предпочитаю параноидальные решения жизненных уравнений
[Захотелось поделиться здесь своим текстом про Федора Басманова и его отношения с Иваном Грозным. Может быть, кому-нибудь тут будет это интересно.
Текст вдохновлен образом Басманова из романа А. Толстого "Князь серебряный", а также из фильма С. Эйзенштейна "Иван Грозный".
История без начала и конца, просто какой-то отрывочек из Фединой жизни.]
Фандом: "Князь Серебряный"
Пэйринг и персонажи: Иван ІV Грозный /Фёдор Басманов
Направленность: слэш
Рейтинг: PG-13
Размер: мини
Статус: закончен
Жанры: ангст, драма, романтика
Описание:
Один вечер из жизни Федора Басманова. Размышления о колдовстве, о самом себе и о царе Иване.
---I---Сырой и холодный лес был окутан туманом. Солнце лишь недавно закатилось за облака, и небо еще кое-где оставалось почти светлым, но в воздухе висела непроницаемая мгла. «Хоть глаз выколи», – сердито ругнулся про себя Федя, вглядываясь в очертания деревьев и пытаясь не потерять дорогу. Возвращаться в слободу нужно было тем же путем, не отклоняясь от знакомой тропы, но в таком тумане нетрудно было и заплутать. Когда чутье переставало подсказывать нужную дорогу, Феде приходилось слезать с коня и высматривать на земле следы от копыт; к счастью, никаких других коней, кроме его собственного, этим вечером здесь не проезжало.
Да и кого понесет в такую темень, на ночь глядя, в лесную глушь. Федя бы и сам ни за что не поехал, если бы не важное дело. Через лес пролегал путь к мельнице, где старый мельник по особому фединому наказу приготавливал для своего барина заговоренные травы. Несколько разных трав и птичьи кости; все это нужно было растолочь в ступе и заговорить, то есть, произнести заклинание. Федя и сам знал весь рецепт, знал и слова, но все это можно было поручить мельнику, чтобы не тратить свое время. Хотя кое в чем Федя все-таки мельнику не доверял, кое-что он предпочитал сделать самостоятельно. К остальным травам и птичьим косточкам нужно было прибавить лепестки приворотных цветов, «злых цветов», как их прозвали в народе. Эти цветы нужно было собрать в особый летний вечер, такой, как сегодня, и именно на закате. А мельник – черт его знает – мог и соврать, что собрал их на закате, или собрать в другой вечер, не сегодня, а заранее. «Это уж не дело, так не подействует; а наверняка не узнать, все ли он сделал, как надо». За «злыми цветами» Федя и отправился сам, отлучившись из слободы в разгар вечерней пирушки, надеясь, что за общим шумом царь не заметит его отсутствия.
Проезжая через лес по пути на мельницу, Федя то и дело останавливал коня и спускался на землю. В мокрой темной траве горели мелкие всполохи синего пламени – те самые цветы. Встречались они редко, и в надвигающейся тьме нужно было быть очень зорким, чтобы их не проглядеть. С несколькими этими цветочками Федя приехал на мельницу, собственноручно растолок их лепестки, произнес заговор и перемешал с заранее заготовленной мельником смесью из трав и костей. Вот и готово зелье; ссыпать в ладанку и повесить на грудь.
– Ты бы, барин, крестик снял, так оно вернее будет, – напутствовал мельник своего гостя на прощание. Федя презрительно усмехнулся. – Коли будешь вместе их носить, будут друг друга жечь-бороть, как бы худо не было…
– Без тебя знаю, старик, пошел отсюда, – Федя тряхнул кудрями и взобрался в седло. Пора было торопиться обратно.
Пусть и крестик будет, и зелье будет. Пусть все боги помогают, и духи лесные, и ведьмы болотные. Не зря же его в детстве ведьминым сынком дразнили.
Федя матери своей не помнил, умерла она рано, он был тогда совсем младенцем. А отец никогда и не вспоминал о ней, тут же на другой женился, потом и та умерла, он женился еще раз… не сосчитать этих жен. Родились другие братья и сестры, но с Федей отец всегда был как-то особенно неласков, холоден и строг. В детстве Федю это мучило, зато потом, как подрос, сам стал с отцом еще более неласков, еще более холоден. А про мать мечталось ему порой – как было бы, если б она была жива. Как бы она его прижала к сердцу, приголубила, пожалела, детские его слезы утерла бы своей теплой рукой. Уж она бы его любила, это он отчего-то точно знал.
Колдовскими делами он потому и начал интересоваться. Может, никогда и не была его мать ведьмой, может, это все были выдумки уличной детворы… А все ж таки, если б и была – это ведь неплохо, решил когда-то Федя. Это даже и к лучшему.
Теперь, когда он возвращался по лесной тропе в слободу, в тени деревьев ему на мгновенье привиделись чьи-то глаза, будто бы женские. Взглянули на него озорно-добродушно да и исчезли.
«Помогай, матушка, не оставь в беде. Всех ведьм созови, мне теперь всякая помощь пригодится».
* * *
---II---Тяжело было у него на сердце. Туманная мгла как будто проникла внутрь, и случилось это не сегодня и не вчера, а уже довольно давно. Обычно мало что могло взволновать или расстроить Федю; с гордостью думал он сам про себя, что сердце у него будто из камня сделано. Но тут был случай особый. Федя с тревогой думал о государе.
Будучи приближенным к царю на особых основаниях, Федя не мог не замечать перемен, произошедших в царе Иване в последнее время. Конечно, к этому все шло с самого начала: уже в юности царь бывал и зол, и жесток. Но в последний год дела ухудшились многократно. Пытки и казни участились, головы летели с плеч каждый день. И если раньше доставалось в основном земским, то теперь несдобровать могли и верные царские опричники. Каждый из них, пытаясь спасти свою шкуру, наговаривал на другого, а царь верил любым лживым наветам, не проверяя ничего. Казалось, ему даже нравилось казнить теперь именно опричников, показывая всем (и, конечно, самому себе), что на самом деле он ни к кому из них не привязан и ко всем одинаково справедлив.
Федя с другими братьями-опричниками и раньше не слишком-то дружил, а теперь все чаще ловил на себе их взгляды, полные нескрываемой ненависти. «Чертова волчья стая, пропади они все пропадом». Невольно вспомнилось ему, как, бывало, в прежние времена доводилось ему с ними биться плечом к плечу на поле брани. Тогда им еще можно было довериться, тогда он знал, что названные братья непременно прикроют ему спину. «Хорошо же, что теперь нет пока никаких битв, спокойное время. Пожалуй, теперь не врагов перебили бы мы, а скорее друг другу перегрызли бы глотки».
Потому и понадобилась волшебная помощь заговоренных трав и «злых цветов»; чувствовал Федя, что его положение теперь зыбко. Царь Иван пока еще любил «своего Федюшу» по-прежнему, но принять меры все-таки стоило. А ну как кто-нибудь из опричников наговорит и на Федю, со злобы да из зависти, а царь и поверит – он теперь всякому слову верит. Не сносить тогда Федору головы.
«Да, всякому слову верит», – с тоскою размышлял Федя. Не так было прежде. В последний год нрав царя стал еще переменчивее, чем обычно. Невозможно было не замечать, как в словах и поступках его стали отражаться явные признаки нарастающей болезни. Государь, который когда-то приблизил Федора к себе «и душою, и телом», теперь порой смотрел на своего любимца совсем как чужой. В глазах его виделось Феде что-то странное, изломанное. Как будто не было никакой души в глубине этих глаз, никакого тепла и никакой жизни, одна пустота ледяная. Это-то и пугало Федю больше всего. С пустотой не договоришься, не понимает она языка человеческого.
Пусть же помогут колдовские цветы и травы, пусть не пропадет царская любовь. Пусть привяжется царь Иван к своему Федюше понадежнее, так, чтобы никакой человек эту связь разорвать не смог.
«Теперь уж жизнь моя от этого зависит».
Выехав наконец из леса, Федя направил коня на проселочную дорогу. Теперь до слободы оставалось совсем немного. Чуть поодаль виднелась деревенька, мимо которой он сегодня уже проезжал, но, кажется, что-то в ней поменялось: доносился крик и плач деревенских баб и детей. Присмотревшись, Федя увидал торчащие из земли колья, а на них – мертвые головы.
«Значит, напились наши и поехали поразвлечься, – почти равнодушно подумал он и отвернулся в сторону. – И когда только успели? Я уходил – ведь и не собирались еще никуда».
За годы своей службы у государя Федя перевидал немало убийств. В том числе и таких, бессмысленных и жестоких, спьяну и «для веселья» учиненных опричниками. Не раз случалось, что и сам он в таких участвовал. Поначалу не нравилось это Феде; на сердце было тяжко, а еще мерещилось ему, будто руки его от чужой крови не отмываются. Будто въелась она в кожу навсегда, и ничего с ней не делается, хоть чем оттирай. Но все изменилось после разговора с царем.
Как сейчас помнил Федя тот вечер, помнил себя, совсем еще юного мальчишку, дрожащего, слабого, глаза полны слез, и рядом с собою – государя. Он смотрел тогда на Федю ласково, держал его руки, по голове гладил и что-то приговаривал… Что это были за слова, Федя не запомнил, но хорошо запомнил тон: уверенный и спокойный, исполненный твердости и достоинства. Никаких сомнений не осталось после этой короткой беседы; Федя убедился, что все происходящее – правильно. Ведь убивают они не безвинных, а изменников, провинившихся перед царем и смерть свою вполне заслуживших. А если будешь верен государю – никогда он тебя не обидит. Он по справедливости судит, он прав. Всегда прав, что бы ни было.
Потом уж не случалось между ними разговоров об этом – не было больше нужды. Федя и сам полюбил казнить и карать людей. Кровь его не пугала больше, никого ему было не жаль. И сейчас не жаль было ни деревенских мужиков, которых зачем-то вдруг обезглавили опричники в пьяном угаре вечернего пира, ни самих опричников, ряды которых все больше редели с каждым днем – царь казнил и их самих почти уж через одного.
Да и справедливость уж давно перестала его волновать. Как тут разобрать, где правда, а где ложь, кто прав, кто виноват? И не все ли равно? Сердце у него окаменело, сам он это чувствовал. Люди вокруг стали ему словно деревяшки пустые, бревнышки. Сотней больше, сотней меньше – нет разницы. Главное, чтобы государь был им доволен. Чтобы любил его всегда, всей душой любил. А там уж пусть хоть вся Русь катится к чертям.
Федя мрачно усмехнулся. «Пускай все перемрут и друг друга перебьют, а я один останусь рядом с государем. Я ему – самый верный. Никого у него нет ближе, чем я».
Отворились в потемках ворота, и Федор на своем коне въехал в слободу.
* * *
---III---Пир уже завершился, слобода погрузилась в пьяный и ленивый сон. Никого было не найти во дворе. Федя привязал коня, умылся холодной водой и отправился в царские покои. Войти надо было неслышно; он все еще надеялся, что царь не придаст большого значения его неожиданной отлучке, и старался не привлекать к себе лишнего внимания.
В покоях было темно. У окна догорала маленькая свечка, а просторная царская постель пустовала. «Значит, снова лежит на досках, себя наказывает», – пронеслось в мыслях у Феди. И правда – в самом темном углу, на грубой дощатой лежанке, прикрытой лишь одним тонким покрывалом, виднелся знакомый силуэт. В слабых отсветах свечного огонька фигура царя казалась таинственной и пугающей; Федя не мог разглядеть, спит ли царь или смотрит сейчас прямо на него.
Тихо ступая по полу, Федя подошел и уселся на самый краешек доски, стараясь не беспокоить государя своим присутствием.
«Раз на досках лежит, значит, снова замучил или убил кого-то». Задумчиво покачал головою Федя. Никогда ему не были понятны эти метания Ивана: то кровь чужую едва ли не из кубков на пиру пьет, то сам себя готов розгами иссечь в порыве отчаянного стыда. То с Богом себя равняет, то всеми ночами на коленях валяется, бьется в рыданиях, молится, прощения у Бога своего просит.
Федя посидел немного молча, не шевелясь, всматриваясь в очертания Иванова лица. Даже в полутьме было видно, каким худым, бледным и осунувшимся стало теперь это лицо. Щеки впали, нос как будто еще больше, чем прежде, скрючился, под глазами пролегли мрачные тени.
«Не таким он был раньше. Ведь когда-то он таким был красивым. Нравилось мне смотреть на его лицо, ясное и смелое; да, нравилось. И глаза его были яркие, словно камни-самоцветы. А теперь… исхудал, постарел. Точно сама Смерть его глазами глядит. А впрочем, может… помогли бы и ему колдовские травы? Тут уж надо не «злыми цветами», тут другое нужно… Придется к мельнику съездить еще. Да ведь не согласится царь ведьминскую ладанку на шее носить, никогда не согласится. Колдовства боится. Но можно как-нибудь от него тайком, а? Тут дело трудное, тут беда – не телесные язвы надо лечить, а душу больную, покореженную, жестокую. Наверняка что-нибудь можно придумать, если только…»
– Я Никитку Смирного приказал повесить, пока тебя не было, – раздался вдруг тихий зловещий шепот. От неожиданности Федя вздрогнул.
– Никитку? За что?
Никита по прозвищу Смирный был одним из самых послушных и исполнительных опричников. Когда он успел прогневать царя? Что тут случилось, пока не было Феди?
– Песенку он мне веселую спел, а мне не понравилось. Невесело что-то.
Шумно и протяжно вздохнув, царь потянулся к Феде и прильнул к нему, положив голову ему на колени. Вздох этот показался Феде похожим на болезненный стон. Сердце тоскливо сжалось.
«Верно, безумие захлестнуло его с головой. Болен он, пора ему на покой. Не людьми ему править, а в постели лежать ему надо. Да не на досках этих чертовых, а на мягких перинах».
Федя осторожно прикоснулся к волосам своего государя. «Жесткие такие, в темноте нащупаешь – и не подумаешь, что человеческие». Погладил его по щеке тихо, нежно.
– Невесело мне, Федюша. Тошно. Ох, тошно.
Федя продолжал гладить своего государя по голове и молчал. Нечего было отвечать. Иван протянул руку к Фединому лицу, дотронулся до черных его кудрей. Одну кудряшку, непослушно торчащую вбок, намотал на палец. Любил он так делать, особенно в минуту задумчивости.
– Как Никитку-то вздернули на виселице, так я тут же и подумал, что не надо было его вешать. Зря я это приказал, сгоряча, спьяну. Разум помутился. А эти все, бесы, стоят кругом и глаза на меня таращат, трясутся, кого следом повешу. Так меня это разозлило, раззадорило! Я и говорю – ведите, говорю, ко мне Федьку моего Басманова, его буду вешать теперь. Зачем он меня покинул, зачем уехал с моего пира и меня оставил одного? Ты, Федюша, верно, думал, я не замечу ничего. А я-то все замечаю.
Федя замер на мгновение; словно холодом обдало его изнутри, онемело все тело от ужаса. А затем, словно в беспамятстве, повалился с постели на пол, кинулся на колени, вцепился руками в своего государя и прильнул губами горячими к его губам. Начал целовать их, торопливо, отчаянно, чуть не задыхаясь. Не хватало сил, чтоб сказать что-нибудь – Федя словно лишился дара речи. Только и мог он теперь покрывать лицо своего государя пламенными нежными поцелуями, надеясь очаровать его своей лаской и не дать ему опомниться.
– Ну, полно, полно, Федюша, – промолвил царь Иван как-то тихо и глухо, отклоняясь в сторону на своей дощатой постели. – Спать надо, час поздний. И ты ложись – силы еще пригодятся. В полночь встанем, молиться будем, помянем Никитину грешную душу.
Федя скрючился на полу у постели царя, и в немом отчаянии обхватил голову руками.
* * *
Не до сна было Феде в ту ночь, но в какой-то миг удалось ему ненадолго забыться. В болезненной полудреме ожило перед ним одно воспоминание из прошлого, яркой вспышкой зажглось перед глазами. Это был момент из таких, которые запоминаются на всю жизнь.
В ту пору Федя, совсем еще юный, впервые отправился с остальным войском в поход. Особо запомнился ему из того похода один день, вернее, утро раннее. Солнце горело в высоком небе, все было объято его горячим светом. Кругом стояли воины, русская рать, а чуть в отдалении сам царь на своем вороном коне объезжал воинские ряды. Гарцевал красиво. Молодой был совсем, здоровый.
Федя смотрел на него издали, молча любовался. Как таким не залюбоваться. «Вон как солнце над ним сияет, словно благословляет его, удачу дарит. Он, верно, всех богов любимец. И уж конечно, он всегда прав. Где он, там и справедливость. Он людьми своими дорожит, верность их ценит, и народ свой в обиду не даст. Сильный он и смелый. А улыбается как – весело, тепло… И глаза у него – такие яркие, так и светятся.
Вот бы узнать-почувствовать, какова на вкус его любовь».
___________
читать на фикбуке
Текст вдохновлен образом Басманова из романа А. Толстого "Князь серебряный", а также из фильма С. Эйзенштейна "Иван Грозный".
История без начала и конца, просто какой-то отрывочек из Фединой жизни.]
Фандом: "Князь Серебряный"
Пэйринг и персонажи: Иван ІV Грозный /Фёдор Басманов
Направленность: слэш
Рейтинг: PG-13
Размер: мини
Статус: закончен
Жанры: ангст, драма, романтика
Описание:
Один вечер из жизни Федора Басманова. Размышления о колдовстве, о самом себе и о царе Иване.
---I---Сырой и холодный лес был окутан туманом. Солнце лишь недавно закатилось за облака, и небо еще кое-где оставалось почти светлым, но в воздухе висела непроницаемая мгла. «Хоть глаз выколи», – сердито ругнулся про себя Федя, вглядываясь в очертания деревьев и пытаясь не потерять дорогу. Возвращаться в слободу нужно было тем же путем, не отклоняясь от знакомой тропы, но в таком тумане нетрудно было и заплутать. Когда чутье переставало подсказывать нужную дорогу, Феде приходилось слезать с коня и высматривать на земле следы от копыт; к счастью, никаких других коней, кроме его собственного, этим вечером здесь не проезжало.
Да и кого понесет в такую темень, на ночь глядя, в лесную глушь. Федя бы и сам ни за что не поехал, если бы не важное дело. Через лес пролегал путь к мельнице, где старый мельник по особому фединому наказу приготавливал для своего барина заговоренные травы. Несколько разных трав и птичьи кости; все это нужно было растолочь в ступе и заговорить, то есть, произнести заклинание. Федя и сам знал весь рецепт, знал и слова, но все это можно было поручить мельнику, чтобы не тратить свое время. Хотя кое в чем Федя все-таки мельнику не доверял, кое-что он предпочитал сделать самостоятельно. К остальным травам и птичьим косточкам нужно было прибавить лепестки приворотных цветов, «злых цветов», как их прозвали в народе. Эти цветы нужно было собрать в особый летний вечер, такой, как сегодня, и именно на закате. А мельник – черт его знает – мог и соврать, что собрал их на закате, или собрать в другой вечер, не сегодня, а заранее. «Это уж не дело, так не подействует; а наверняка не узнать, все ли он сделал, как надо». За «злыми цветами» Федя и отправился сам, отлучившись из слободы в разгар вечерней пирушки, надеясь, что за общим шумом царь не заметит его отсутствия.
Проезжая через лес по пути на мельницу, Федя то и дело останавливал коня и спускался на землю. В мокрой темной траве горели мелкие всполохи синего пламени – те самые цветы. Встречались они редко, и в надвигающейся тьме нужно было быть очень зорким, чтобы их не проглядеть. С несколькими этими цветочками Федя приехал на мельницу, собственноручно растолок их лепестки, произнес заговор и перемешал с заранее заготовленной мельником смесью из трав и костей. Вот и готово зелье; ссыпать в ладанку и повесить на грудь.
– Ты бы, барин, крестик снял, так оно вернее будет, – напутствовал мельник своего гостя на прощание. Федя презрительно усмехнулся. – Коли будешь вместе их носить, будут друг друга жечь-бороть, как бы худо не было…
– Без тебя знаю, старик, пошел отсюда, – Федя тряхнул кудрями и взобрался в седло. Пора было торопиться обратно.
Пусть и крестик будет, и зелье будет. Пусть все боги помогают, и духи лесные, и ведьмы болотные. Не зря же его в детстве ведьминым сынком дразнили.
Федя матери своей не помнил, умерла она рано, он был тогда совсем младенцем. А отец никогда и не вспоминал о ней, тут же на другой женился, потом и та умерла, он женился еще раз… не сосчитать этих жен. Родились другие братья и сестры, но с Федей отец всегда был как-то особенно неласков, холоден и строг. В детстве Федю это мучило, зато потом, как подрос, сам стал с отцом еще более неласков, еще более холоден. А про мать мечталось ему порой – как было бы, если б она была жива. Как бы она его прижала к сердцу, приголубила, пожалела, детские его слезы утерла бы своей теплой рукой. Уж она бы его любила, это он отчего-то точно знал.
Колдовскими делами он потому и начал интересоваться. Может, никогда и не была его мать ведьмой, может, это все были выдумки уличной детворы… А все ж таки, если б и была – это ведь неплохо, решил когда-то Федя. Это даже и к лучшему.
Теперь, когда он возвращался по лесной тропе в слободу, в тени деревьев ему на мгновенье привиделись чьи-то глаза, будто бы женские. Взглянули на него озорно-добродушно да и исчезли.
«Помогай, матушка, не оставь в беде. Всех ведьм созови, мне теперь всякая помощь пригодится».
* * *
---II---Тяжело было у него на сердце. Туманная мгла как будто проникла внутрь, и случилось это не сегодня и не вчера, а уже довольно давно. Обычно мало что могло взволновать или расстроить Федю; с гордостью думал он сам про себя, что сердце у него будто из камня сделано. Но тут был случай особый. Федя с тревогой думал о государе.
Будучи приближенным к царю на особых основаниях, Федя не мог не замечать перемен, произошедших в царе Иване в последнее время. Конечно, к этому все шло с самого начала: уже в юности царь бывал и зол, и жесток. Но в последний год дела ухудшились многократно. Пытки и казни участились, головы летели с плеч каждый день. И если раньше доставалось в основном земским, то теперь несдобровать могли и верные царские опричники. Каждый из них, пытаясь спасти свою шкуру, наговаривал на другого, а царь верил любым лживым наветам, не проверяя ничего. Казалось, ему даже нравилось казнить теперь именно опричников, показывая всем (и, конечно, самому себе), что на самом деле он ни к кому из них не привязан и ко всем одинаково справедлив.
Федя с другими братьями-опричниками и раньше не слишком-то дружил, а теперь все чаще ловил на себе их взгляды, полные нескрываемой ненависти. «Чертова волчья стая, пропади они все пропадом». Невольно вспомнилось ему, как, бывало, в прежние времена доводилось ему с ними биться плечом к плечу на поле брани. Тогда им еще можно было довериться, тогда он знал, что названные братья непременно прикроют ему спину. «Хорошо же, что теперь нет пока никаких битв, спокойное время. Пожалуй, теперь не врагов перебили бы мы, а скорее друг другу перегрызли бы глотки».
Потому и понадобилась волшебная помощь заговоренных трав и «злых цветов»; чувствовал Федя, что его положение теперь зыбко. Царь Иван пока еще любил «своего Федюшу» по-прежнему, но принять меры все-таки стоило. А ну как кто-нибудь из опричников наговорит и на Федю, со злобы да из зависти, а царь и поверит – он теперь всякому слову верит. Не сносить тогда Федору головы.
«Да, всякому слову верит», – с тоскою размышлял Федя. Не так было прежде. В последний год нрав царя стал еще переменчивее, чем обычно. Невозможно было не замечать, как в словах и поступках его стали отражаться явные признаки нарастающей болезни. Государь, который когда-то приблизил Федора к себе «и душою, и телом», теперь порой смотрел на своего любимца совсем как чужой. В глазах его виделось Феде что-то странное, изломанное. Как будто не было никакой души в глубине этих глаз, никакого тепла и никакой жизни, одна пустота ледяная. Это-то и пугало Федю больше всего. С пустотой не договоришься, не понимает она языка человеческого.
Пусть же помогут колдовские цветы и травы, пусть не пропадет царская любовь. Пусть привяжется царь Иван к своему Федюше понадежнее, так, чтобы никакой человек эту связь разорвать не смог.
«Теперь уж жизнь моя от этого зависит».
Выехав наконец из леса, Федя направил коня на проселочную дорогу. Теперь до слободы оставалось совсем немного. Чуть поодаль виднелась деревенька, мимо которой он сегодня уже проезжал, но, кажется, что-то в ней поменялось: доносился крик и плач деревенских баб и детей. Присмотревшись, Федя увидал торчащие из земли колья, а на них – мертвые головы.
«Значит, напились наши и поехали поразвлечься, – почти равнодушно подумал он и отвернулся в сторону. – И когда только успели? Я уходил – ведь и не собирались еще никуда».
За годы своей службы у государя Федя перевидал немало убийств. В том числе и таких, бессмысленных и жестоких, спьяну и «для веселья» учиненных опричниками. Не раз случалось, что и сам он в таких участвовал. Поначалу не нравилось это Феде; на сердце было тяжко, а еще мерещилось ему, будто руки его от чужой крови не отмываются. Будто въелась она в кожу навсегда, и ничего с ней не делается, хоть чем оттирай. Но все изменилось после разговора с царем.
Как сейчас помнил Федя тот вечер, помнил себя, совсем еще юного мальчишку, дрожащего, слабого, глаза полны слез, и рядом с собою – государя. Он смотрел тогда на Федю ласково, держал его руки, по голове гладил и что-то приговаривал… Что это были за слова, Федя не запомнил, но хорошо запомнил тон: уверенный и спокойный, исполненный твердости и достоинства. Никаких сомнений не осталось после этой короткой беседы; Федя убедился, что все происходящее – правильно. Ведь убивают они не безвинных, а изменников, провинившихся перед царем и смерть свою вполне заслуживших. А если будешь верен государю – никогда он тебя не обидит. Он по справедливости судит, он прав. Всегда прав, что бы ни было.
Потом уж не случалось между ними разговоров об этом – не было больше нужды. Федя и сам полюбил казнить и карать людей. Кровь его не пугала больше, никого ему было не жаль. И сейчас не жаль было ни деревенских мужиков, которых зачем-то вдруг обезглавили опричники в пьяном угаре вечернего пира, ни самих опричников, ряды которых все больше редели с каждым днем – царь казнил и их самих почти уж через одного.
Да и справедливость уж давно перестала его волновать. Как тут разобрать, где правда, а где ложь, кто прав, кто виноват? И не все ли равно? Сердце у него окаменело, сам он это чувствовал. Люди вокруг стали ему словно деревяшки пустые, бревнышки. Сотней больше, сотней меньше – нет разницы. Главное, чтобы государь был им доволен. Чтобы любил его всегда, всей душой любил. А там уж пусть хоть вся Русь катится к чертям.
Федя мрачно усмехнулся. «Пускай все перемрут и друг друга перебьют, а я один останусь рядом с государем. Я ему – самый верный. Никого у него нет ближе, чем я».
Отворились в потемках ворота, и Федор на своем коне въехал в слободу.
* * *
---III---Пир уже завершился, слобода погрузилась в пьяный и ленивый сон. Никого было не найти во дворе. Федя привязал коня, умылся холодной водой и отправился в царские покои. Войти надо было неслышно; он все еще надеялся, что царь не придаст большого значения его неожиданной отлучке, и старался не привлекать к себе лишнего внимания.
В покоях было темно. У окна догорала маленькая свечка, а просторная царская постель пустовала. «Значит, снова лежит на досках, себя наказывает», – пронеслось в мыслях у Феди. И правда – в самом темном углу, на грубой дощатой лежанке, прикрытой лишь одним тонким покрывалом, виднелся знакомый силуэт. В слабых отсветах свечного огонька фигура царя казалась таинственной и пугающей; Федя не мог разглядеть, спит ли царь или смотрит сейчас прямо на него.
Тихо ступая по полу, Федя подошел и уселся на самый краешек доски, стараясь не беспокоить государя своим присутствием.
«Раз на досках лежит, значит, снова замучил или убил кого-то». Задумчиво покачал головою Федя. Никогда ему не были понятны эти метания Ивана: то кровь чужую едва ли не из кубков на пиру пьет, то сам себя готов розгами иссечь в порыве отчаянного стыда. То с Богом себя равняет, то всеми ночами на коленях валяется, бьется в рыданиях, молится, прощения у Бога своего просит.
Федя посидел немного молча, не шевелясь, всматриваясь в очертания Иванова лица. Даже в полутьме было видно, каким худым, бледным и осунувшимся стало теперь это лицо. Щеки впали, нос как будто еще больше, чем прежде, скрючился, под глазами пролегли мрачные тени.
«Не таким он был раньше. Ведь когда-то он таким был красивым. Нравилось мне смотреть на его лицо, ясное и смелое; да, нравилось. И глаза его были яркие, словно камни-самоцветы. А теперь… исхудал, постарел. Точно сама Смерть его глазами глядит. А впрочем, может… помогли бы и ему колдовские травы? Тут уж надо не «злыми цветами», тут другое нужно… Придется к мельнику съездить еще. Да ведь не согласится царь ведьминскую ладанку на шее носить, никогда не согласится. Колдовства боится. Но можно как-нибудь от него тайком, а? Тут дело трудное, тут беда – не телесные язвы надо лечить, а душу больную, покореженную, жестокую. Наверняка что-нибудь можно придумать, если только…»
– Я Никитку Смирного приказал повесить, пока тебя не было, – раздался вдруг тихий зловещий шепот. От неожиданности Федя вздрогнул.
– Никитку? За что?
Никита по прозвищу Смирный был одним из самых послушных и исполнительных опричников. Когда он успел прогневать царя? Что тут случилось, пока не было Феди?
– Песенку он мне веселую спел, а мне не понравилось. Невесело что-то.
Шумно и протяжно вздохнув, царь потянулся к Феде и прильнул к нему, положив голову ему на колени. Вздох этот показался Феде похожим на болезненный стон. Сердце тоскливо сжалось.
«Верно, безумие захлестнуло его с головой. Болен он, пора ему на покой. Не людьми ему править, а в постели лежать ему надо. Да не на досках этих чертовых, а на мягких перинах».
Федя осторожно прикоснулся к волосам своего государя. «Жесткие такие, в темноте нащупаешь – и не подумаешь, что человеческие». Погладил его по щеке тихо, нежно.
– Невесело мне, Федюша. Тошно. Ох, тошно.
Федя продолжал гладить своего государя по голове и молчал. Нечего было отвечать. Иван протянул руку к Фединому лицу, дотронулся до черных его кудрей. Одну кудряшку, непослушно торчащую вбок, намотал на палец. Любил он так делать, особенно в минуту задумчивости.
– Как Никитку-то вздернули на виселице, так я тут же и подумал, что не надо было его вешать. Зря я это приказал, сгоряча, спьяну. Разум помутился. А эти все, бесы, стоят кругом и глаза на меня таращат, трясутся, кого следом повешу. Так меня это разозлило, раззадорило! Я и говорю – ведите, говорю, ко мне Федьку моего Басманова, его буду вешать теперь. Зачем он меня покинул, зачем уехал с моего пира и меня оставил одного? Ты, Федюша, верно, думал, я не замечу ничего. А я-то все замечаю.
Федя замер на мгновение; словно холодом обдало его изнутри, онемело все тело от ужаса. А затем, словно в беспамятстве, повалился с постели на пол, кинулся на колени, вцепился руками в своего государя и прильнул губами горячими к его губам. Начал целовать их, торопливо, отчаянно, чуть не задыхаясь. Не хватало сил, чтоб сказать что-нибудь – Федя словно лишился дара речи. Только и мог он теперь покрывать лицо своего государя пламенными нежными поцелуями, надеясь очаровать его своей лаской и не дать ему опомниться.
– Ну, полно, полно, Федюша, – промолвил царь Иван как-то тихо и глухо, отклоняясь в сторону на своей дощатой постели. – Спать надо, час поздний. И ты ложись – силы еще пригодятся. В полночь встанем, молиться будем, помянем Никитину грешную душу.
Федя скрючился на полу у постели царя, и в немом отчаянии обхватил голову руками.
* * *
Не до сна было Феде в ту ночь, но в какой-то миг удалось ему ненадолго забыться. В болезненной полудреме ожило перед ним одно воспоминание из прошлого, яркой вспышкой зажглось перед глазами. Это был момент из таких, которые запоминаются на всю жизнь.
В ту пору Федя, совсем еще юный, впервые отправился с остальным войском в поход. Особо запомнился ему из того похода один день, вернее, утро раннее. Солнце горело в высоком небе, все было объято его горячим светом. Кругом стояли воины, русская рать, а чуть в отдалении сам царь на своем вороном коне объезжал воинские ряды. Гарцевал красиво. Молодой был совсем, здоровый.
Федя смотрел на него издали, молча любовался. Как таким не залюбоваться. «Вон как солнце над ним сияет, словно благословляет его, удачу дарит. Он, верно, всех богов любимец. И уж конечно, он всегда прав. Где он, там и справедливость. Он людьми своими дорожит, верность их ценит, и народ свой в обиду не даст. Сильный он и смелый. А улыбается как – весело, тепло… И глаза у него – такие яркие, так и светятся.
Вот бы узнать-почувствовать, какова на вкус его любовь».
___________
читать на фикбуке
-
-
28.01.2020 в 10:09И Иван Грозный в поведении которого уже видны явные признаки нарастающей болезни. хорош. Спасибо за отличную эту драму !
-
-
28.01.2020 в 17:09