Название: Огонь любви
Автор: Sean
Бета: Jean-Paul
Фандом: А.Н. Толстой "Петр I"
Герои: Петр Алексеевич Романов/Александр Меншиков
Рейтинг: PG-13
Содержание: Петр Первый и Александр Меншиков долго состояли в переписке. И не только служебной.
Примечание: 11 сентября 1727 А.Д. Меншиков был арестован, лишен всех знаний и орденов, и определен на жительство в имение Ранненбург. В апреле 1728 года дело Меншикова было пересмотрено, с полной конфискацией всего имущества и определением места ссылки д. Березов Тобольской губернии. Фанфик написан на основе сохранившихся документов и писем Петра Первого к Александру Меншикову.
Посвящение: Написан по требованию моего друга Jean-Paul, который кричит: "Хочу еще!"
читать дальше
Новый 1728 год выдался снежным и холодным. В неплотно подогнанной раме свистел морозный ветер.
Меншиков поежился, плотнее закутываясь в теплый кафтан, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и углубился в невеселые мысли. Опала прогремела, как гром средь ясного неба, когда генерал Салтыков вступил в кабинет, не поклонившись ему, светлейшему князю, рейхс-маршалу и генералиссимусу, отверз уста и произнес:
- Слово и дело государево.
Арест, лишение всех званий, орденов и кавалерий. А после - ссылка в дальнее имение.
Крепость Ранненбург, что близ Воронежа, выстроенная вместе с Петром и по чертежам его, семейство опального князя обживало третий месяц. Барский дом был просторен, но определили им всего четыре комнаты. Это на пятерых-то, да со слугами! Не чаял Александр Данилович, что явится сюда не господином, а узником.
Проиграл, разом все проиграл. Стяжал непомерно, возвысился столь же непомерно и рухнул. Власть кончилась, отобрана, ушла, как вода сквозь пальцы. И по воле слепой фортуны вернуть её может лишь один человек. А человеку тому - двенадцать лет отроду.
Надо было мальчишке в ноги кинуться, лить слезы. Но знамо ли дело ему, герою России, на колени пред сопляком становиться?! Если б на месте его был Мин Герц - не задумывался бы, падал и унижался. Пред Императором хотелось пасть.… А Петр Алексеевич Второй был сопляк, прости Господи, несносный! Пусть, пусть, уж коли дадена ему чаша сия, выпьет он ее до дна!
В дверь тихонько поскреблись. Скрипнула половица за спиной, вошел человек и сел на пол у камина возле кресла Александра Даниловича. Красными замершими руками поставил перед князем большую шкатулку. Поздний гость стянул с головы треух, размотал намокший в тепле дома шарф, принялся расстегивать овчинный тулуп…
- Ну… - Меншиков смотрел не мигая.
- Как Вы и говорили Ваша светлость, правый верхний угол печи в покоях Варвары Михайловны, - служитель свояченицы Фурсов скинул тулуп и подставил озябшую спину огню. - А ключ - во второй поварне за сорока мучениками прятался, - он полез за пазуху, вытащил ключ, протянул Александру Даниловичу.
- Тебя никто не видел? Подай-ка шкатулку-то.
Слегка подрагивающими пальцами принял ключ, вставил его в замочную скважинку водруженной на колени шкатулки, повернул. Замок не поддавался, видно захряс от старости. Слуга попытался, было помочь, но князь грубо отпихнул руку:
- Сам справлюсь! Чай не немощен!
Немного покрутил ключом в замке, тот щелкнул, открылся. Федор сунул нос в шкатулку, та оказалась полна серебряных и золотых денег. Сверху лежали какие-то бумаги обмотанные белым шелковым шарфом. Меншиков облегчено вздохнул и ловко сунул их в распахнутый ворот, под нижнюю рубаху. Несколько золотых сунул в кафтан, горсть серебра ссыпал в карман штанов.
- Так кто нынче в карауле?
- Кажись Гришка Черемной, - Фурсов по знаку князя забрал шкатулку с деньгами и поставил на стол. - Добрый мужик. Мы с ним, вишь-ли, землячки…ну так он и …
- Хватит болтать попусту, - князь потер давно не бритую щеку кулаком, задумался. - Скажи, чтоб вошел.
Слуга выглянул за дверь, махнул рукой. Сержант Черемной вошел в комнату и, оробев, вытянулся в афронт. Меншиков поднялся из кресла. В полутемной комнате рост бывшего фельдмаршала показался прямо-таки огромным.
- Скажи-ка братец, кто из сегодняшних караульных добрый солдат? - князь неспешно подошел, приобнял сержанта за плечи, легонько подтолкнул на середину комнаты, пристально глянул в глаза.
- Да, кто? Да, вот… Макарка Телешов, Степка Сухой, ну и Лаврушка Петров, да и все, пожалуй…
- Сгоняй за ними, сделай милость, - Меншиков вложил в ладонь караульного несколько серебряных монет. - Да разбуди княжну.
- Слушаюсь Ваше Сиятельство, господин генерал-фельдмаршал! - сержант щелкнул каблуками. Александр Данилович чуть отпрянул, молвил с металлом в голосе:
- В уме ли ты, солдат?! С кем говоришь, аль забылся?!
- Прости Ваша Светлость,…запамятовал, - Черемной виновато заулыбался.
- Запамятовал, - нашел в себе силы улыбнуться в ответ Меншиков. - Ну, ступай, братец.
Когда сержант вышел, князь с трудом опустился обратно в кресло. Закрыл глаза, тяжело задышал. Федор Фурсов присел возле своего повелителя и слегка тронул за колено:
- Князь, Алексан Данилыч! Слышь, чё делается? Было же, да и сейчас есть! Армию всю держал ты в руках своих! Любили тебя солдаты русские. Пошли бы за тобою - за героем отечества. Вон, князь, генерал Михайло Голицын, свойственник твой, с полками на Украине стоит. Отправь гонца, проси помощи. Не поздно еще! Войдем в Питербурх….
- Ополоумел ты Федор, - рявкнул Александр Данилович,- чего несешь-то?! Ты речи такие брось. Власть царская священна, Богом данная, и не мне, смертнику грешному, воли императорской противиться… - осекся вдруг, задохся гулким кашлем. Выдернул из кармана платок, прикрыл рот.
- Батюшка, родной, Вам худо, - в комнату вбежала младшая дочь, бросилась на колени перед креслом отца, участливо схватила за руку, обернулась на Фурсова. - Не послать ли за лекарем?
-Лекаря не надобно! - твердо сквозь зубы проговорил Меншиков, спрятал окровавленный платок в карман кафтана, поднял дочь. Подошел к столу, сплюнул остатки крови на пол, положил ладонь на шкатулку с деньгами.
- Федор - половину суммы свезешь Варваре Михайловне, в Александров монастырь. А ты, вот что, Сашенька, доченька, буди Марьюшку, Саньку, девок, пусть помогут. Вспарывайте подола, отвороты. Прячьте деньги.
Александр Данилович обернулся на вошедших солдат, ткнул пальцем в самого молодого, жестом подозвал к себе и глянул прямо в глаза по своей всегдашней привычке смущать людей твердым взглядом. - Как звать?
- Капрал Телешов! - мальчишка весь напрягся и задрожал.
- Капитан Пырский где?
-Дрыхнет! - ответил со смешком за испуганного парня Фурсов. - Так я же говорю, Гришка Черемной его подпоил. Храпит, харя судейская, на весь дом слыхать.
- Так вот что, капрал Макар, - серебряный рубль опустился в ладонь молодого солдата. - Ступай, проследи. Ежели проснется, дай знать сержанту Черемному. Понял ли?
- Понял! - молоденький капрал преданно округлил глаза и выскочил исполнять.
- Федор, помоги княжне, - Меншиков указал на шкатулку и обратился к солдатам. - Проследите, голубчики, чтоб не обидели. Еще пара монет осела в широких солдатских карманах. Сашенька подошла к отцу, обняла. Князь наклонился, прикоснулся губами ко лбу дочери, неуклюже подтолкнул к выходу. - Ступай, золотце. Матушку без нужды не беспокой…
Отослал и сержанта стоять, как прежде, на часах у комнаты, не тревожить без надобности и упредить, как что стрясется. Когда дверь за последним закрылась, взял со стола очки и пододвинул кресло ближе к свету от огня каминного. Сие нововведенье появилось в доме, когда Александр Данилович с покойным царем Петром езживал в эти края на корабельное строение; тогда в моде было все голландское.… В доме все так напоминало царственного друга его, что князь даже приложил платок к прежде нечувствительным глазам. Опустился в кресло, усмехнулся про себя:
- Слаб ты стал, Данилыч, того гляди и заревешь, как баба глупая…Тяжко, ох как тяжко ощущать свое бессилие.…Ну, русский человек ко всему привыкнуть может.
Александр Данилович, придавливая тяжелый хрипящий вздох рукой, ощутил под рубахой пачку писем. Бумага хрустнула под пальцами и больно уколола голое тело.
- Только вспомнил, а ты и тут как тут. С того света напомнил. Сокрушаться и плакать ты не давал. Говорил тоска от безделий и лености приходит…
Меншиков осторожно извлек из-под нижней сорочки письма, неспешно размотал шелковый шарф, любовно погладил бумагу большим пальцем.
Никогда ты, Алексашка, не осмеливался врать государю. Изворачивался, недоговаривал, лукавил, это было. Но солгал лишь одиножды. Сказал, что сдержал "пароль", а сам не смог, сил не хватило уничтожить, только убрал с глаз подальше, а позже и припрятал в место тайное.
Александр Данилович развернул первое письмо. В темной комнате витиеватый почерк царя, и прежде, по молодости, доставлявший князю много мучений, было тяжело разобрать. Без толку Петр писать не любил, требовал или просил чего-нибудь, давал распоряжения, реже понукал и ругался. А к тем важным "казенным" письмам и прилагались иногда цидулки интимные, подписанные "Алексаше лично". Их то и дал Царю слово сжечь после женитьбы, от греха подальше. Ну, видать, пришло теперь время сдержать "пароль".
Mein Herz Алексаша.
До того тошно в Москве, место проклятое, грязь мартова стоит непролазна. Семь дён скакали на перекладных, не успел. Будем корабли спускать, из пушек палить, пировать, а его не будет. Как же без Франца, закоперщика главного. Горе, ох горе. Другого друга такого не будет, радость вместе и заботы вместе. Думали одним умом, хорошо было с ним попировать, да пошутить. На похоронах, поверишь ли, с тоски разрыдался. Радости, поди, на Москве; слух идет, бояре веселятся, думают, заглохнут порядки новые, умер де главный советчик. Ничего, своим разумом видно жить придется. А супружница его Лизавета на родину с детьми собралась, сказывала к родителю своему. Да и Господь с ней, видать дворец выкупать придется, найдутся ли охотники, а може и сам денег дам. Не к кому мне веры нет, ложь одна кругом, да рожи холопские подобострастные. Так жалею, что оставил тебя в Воронеже, некому меня утешить, одиноко так, тоскливо, холодно. Все вспоминаю голос твой мягкий, руки теплые, уста сладкие, речи ласковые. Спокойно так с тобой. Остался ты у меня один, товарищ верный, прямой помощник, полагаться хочу в верность рук и слов твоих. Обратно рвусь к корабликам нашим, да дела держат. Сам ведь знаешь, что грядет; собирали торговых людишек спешно, зело нужда в деньгах превеликая, глядишь, и раскошелятся купчишки. Справим девятидницу по Францу Яковлевичу, потолкуем с ближними, наперед с Князем-кесарем, а к концу марта, глядишь, сам в Воронеж возвернусь. А пока ты на верфи моей за голову: карай и милуй словом моим; и для Богу прошу, пиши, ежели в чем какая нужда. Зело скучаю по тебе, особливо ночами, если бы дела не держали, сдурел бы давно. Засим люблю и предаю тебя в сохранение Всевышнему.
Piter
Из Москвы, 7207г. в 3 д. марта.
Lieberkinder Алексашка.
Как доедешь до городу Пскову и вручишь орден Борис Петровичу, победителю нашему, раздай еще награды прочим офицерам, кои отличились в той преславной виктории, пуще тех одари на кого сам фельдмаршал укажет, да не забудь драгун и солдат. Да еще поторопи старика, наказ мой о походе Орешек по льду достать, получил он еще в январе месяце, но чуется мне, все на месте топчется. По погоде такой ежели оттепель случится, завязнем надолго. Так что пригляди за войском, поторопи обозных, оттого и послал тебя, что знаю, все сделаешь в скорости. Как все исполнишь, и приказы раздашь, изволь ко мне быть поскорее, чтоб мне веселей было. Однакож, Бог весть, я терпел долго, а более уже не могу, как болезнь мне тоска разлучения с тобою. Соколик мой, глаза твои синие окаянные в скорости хочется видеть. Засим люблю, обнимаю крепко и здравие твое в руки Господа Всемогущего отдаю.
Piter
Из Москвы, в 12 д. февраля 1702г.
Mein Bruder, губернатор Шлюссельбургский.
Выехали мы из Москвы по глубокому снегу, и, слава Богу, прибыли в Воронеж к первому дню февраля. После со всей честной компанией отправились к вам в село Слободское и, повеселившись довольно, основали там крепость, и по благословению митрополита Киевского дали имя ей Оранненбурх. А при благословении пили много и довольно. Чертеж крепости, рисованный мной собственноручно пошлю отдельным письмом, как подарок вам к масленице. Здесь все добро и нового писать нечего, разве только, дай Боже видеть вас в радости. А как пили и радовались, вспомнилось, как пивалось в бытность с вами на Немецкой слободе, как приметил тебя у Лефорта. Стыдно вспомнить, уговорил его прислать тебя ко мне; ты ведь у меня из головы второй день не шел. Лопушок мой прости, ревновал я тебя к Францу, от того и врезал тогда по роже твоей блудливой на балу у посла датского. Грешным дело подумалось, не со мной одним ты ночи во хмелю и ласках проводишь. Больно долго вы шептались, да и вид у тебя был слишком уж довольный. Еще сабля та дурная, знал ведь, что подарочек Францевый. Так что не серчай на меня мой голубок за старое, а нового, надеюсь на тебя, авось не случится. Да не забудь, как место верфенное удобное, и чтоб с лесом хорошим, найдешь, тот час отпиши, не мешкав. Скучаю о тебе, о нраве твоем бойком, о голосе звонком, желаю в скорости видеться и обнять крепче прежнего. Засим люблю все сильнее и предаю тебе в сохранение Божие. И прошу, пиши почаще.
Piter
Из Воронежа, в 10 д. февраля 1703г.
Алексашка. Что случилось у меня, сказать стыдно, горько и обидно. Вчера засиделись за полночь с разговорами с генералами нашими, при сем присутствовал известный тебе посланник Августов Кенигсек. За какой нуждой, дурень этот пьяный, побежал к своему обозу, сейчас и не упомню, да только шагая через ручей глубокий, соскользнул и утоп в нем. Солдаты нашли его не сразу, а когда вытащили, оказался мертв уже. Обыскали я карманы его, письма нашел, думал политические, стал читать, оказалось почта сия амурного свойства. Цидулки те к Кенигсеку оказались от Анхен, пошлые, глупые, слащавые, письма бабы размякшей. Ну, скажи, пожалуйста, променяла. Не понимаю я. Лгала, Алексашка, лгала-то как, всю жизнь, что ли, с первого раза? Не понимаю.… Доверял ей тайны свои, подарками одаривал, мало, что ль ей было, стерве. Падаль. Поезжай Санька в Москву, к девке этой кабацкой, забери портрет мой нашейный в алмазах, прочих драгоценностей, равно и денег не отнимай, пусть подавится сучка немецкая. Да и пусть живет, где жила, а хочет пусть в деревню убирается, с глаз моих долой. И чтоб больше нигде не показывалась, и никуда не ходила, даже в кирху в Слободе. С корнем, с кровью вырвать хочу из памяти тварь эту. Забыл и кончено. Прав ты был, не одной бабе довериться нельзя, сиречь глупы, блудливы, и думают передком своим сладким. Как исполнишь, приезжай тотчас же, мочи моей без тебя нет, и превеликая нужда говорить с тобой, а о чем - сам знаешь.
Piter
Из Шлюссельбурга, в 19 д. апреля 1703г.
Mein libsten Kamerad
Письмо ваше у Дмитрия, денщика вашего принял (купно с инструментами и пороховыми пробами), на которое ответствую. Посылаю чертеж адмиралтейского верфа. Еще я прежде к вам писал, дабы пехоту с артиллерией без тягости туда и сюда водить, чтоб изготовили в Гродно суда; однакож в том полагаюсь на ваш совет по тамошнему состоянию. Хотели мы в третий день пасхальной недели отъехать из Москвы, чтоб лететь к вам в войско к Полоцку, и уже бы давно были у вас, только за грехи мои остался здесь таким образом: в самый день выезду моего отсель взяла лихорадка, отчего я принужден был возвратиться. После употребления лекарства, принужден здесь побыть, надеясь на Всемогущего Бога, не долго. А если оная лихорадка продолжится, то пришлю через вас указы к фельдмаршалам, а вас тогда попрошу к себе. Печалюсь не столько от болезни, сколько оттого, что время пропадает, а пуще також от разлучения с вами. Засим желаем вам от Господа Бога всякого блага.
Piter
Из Москвы, в 8 д. мая 1705г.
Прошу для Бога не печалься, а истину подробную написал о себе, чтоб тебе чрез иных не донеслось, как обычно, с прибавкою. Желаю с радостью свидания с тобой, понеже знаю, что веселье с собой привезешь.
Топот солдатских сапог за стенкой, спугнул печальные грезы Александра Даниловича. Послышался торопливый испуганный голос молоденького капрала, а после и хриплый похмельный бас капитана Пырского. Сержант со всей своей мужицкой дурью вдарил в дверь кулаком. Князь наспех приложился губами к сухим листкам старых писем, и бросил их в камин. Ярким пламенем взвились доказательства государевой любви. Дверь распахнулась. Капитан впустил в комнату дородного, запорошенного снегом, господина в бобрах.
- По повелению его императорского величества и господ министров Верховного тайного совета, - холодным голосом начал вошедший господин…
- Стало быть, действительный статский советник Плещеев Иван, - прошептал Меншиков, не отрывая взгляда от огня в камине.
- Наряжены мы, - Плещеев оглянулся на сопровождавших его офицеров и чиновников, - вести следствие, и к тому есть у нас листы допросные. А прежде того велено все письма, обретающиеся при князе Меншикове и фамилии его, отобрать, опечатать….
Александр Данилович устало закрыл глаза. Cлов вошедшего нового тюремщика он уже не слушал.
Автор: Sean
Бета: Jean-Paul
Фандом: А.Н. Толстой "Петр I"
Герои: Петр Алексеевич Романов/Александр Меншиков
Рейтинг: PG-13
Содержание: Петр Первый и Александр Меншиков долго состояли в переписке. И не только служебной.
Примечание: 11 сентября 1727 А.Д. Меншиков был арестован, лишен всех знаний и орденов, и определен на жительство в имение Ранненбург. В апреле 1728 года дело Меншикова было пересмотрено, с полной конфискацией всего имущества и определением места ссылки д. Березов Тобольской губернии. Фанфик написан на основе сохранившихся документов и писем Петра Первого к Александру Меншикову.
Посвящение: Написан по требованию моего друга Jean-Paul, который кричит: "Хочу еще!"
читать дальше
Новый 1728 год выдался снежным и холодным. В неплотно подогнанной раме свистел морозный ветер.
Меншиков поежился, плотнее закутываясь в теплый кафтан, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и углубился в невеселые мысли. Опала прогремела, как гром средь ясного неба, когда генерал Салтыков вступил в кабинет, не поклонившись ему, светлейшему князю, рейхс-маршалу и генералиссимусу, отверз уста и произнес:
- Слово и дело государево.
Арест, лишение всех званий, орденов и кавалерий. А после - ссылка в дальнее имение.
Крепость Ранненбург, что близ Воронежа, выстроенная вместе с Петром и по чертежам его, семейство опального князя обживало третий месяц. Барский дом был просторен, но определили им всего четыре комнаты. Это на пятерых-то, да со слугами! Не чаял Александр Данилович, что явится сюда не господином, а узником.
Проиграл, разом все проиграл. Стяжал непомерно, возвысился столь же непомерно и рухнул. Власть кончилась, отобрана, ушла, как вода сквозь пальцы. И по воле слепой фортуны вернуть её может лишь один человек. А человеку тому - двенадцать лет отроду.
Надо было мальчишке в ноги кинуться, лить слезы. Но знамо ли дело ему, герою России, на колени пред сопляком становиться?! Если б на месте его был Мин Герц - не задумывался бы, падал и унижался. Пред Императором хотелось пасть.… А Петр Алексеевич Второй был сопляк, прости Господи, несносный! Пусть, пусть, уж коли дадена ему чаша сия, выпьет он ее до дна!
В дверь тихонько поскреблись. Скрипнула половица за спиной, вошел человек и сел на пол у камина возле кресла Александра Даниловича. Красными замершими руками поставил перед князем большую шкатулку. Поздний гость стянул с головы треух, размотал намокший в тепле дома шарф, принялся расстегивать овчинный тулуп…
- Ну… - Меншиков смотрел не мигая.
- Как Вы и говорили Ваша светлость, правый верхний угол печи в покоях Варвары Михайловны, - служитель свояченицы Фурсов скинул тулуп и подставил озябшую спину огню. - А ключ - во второй поварне за сорока мучениками прятался, - он полез за пазуху, вытащил ключ, протянул Александру Даниловичу.
- Тебя никто не видел? Подай-ка шкатулку-то.
Слегка подрагивающими пальцами принял ключ, вставил его в замочную скважинку водруженной на колени шкатулки, повернул. Замок не поддавался, видно захряс от старости. Слуга попытался, было помочь, но князь грубо отпихнул руку:
- Сам справлюсь! Чай не немощен!
Немного покрутил ключом в замке, тот щелкнул, открылся. Федор сунул нос в шкатулку, та оказалась полна серебряных и золотых денег. Сверху лежали какие-то бумаги обмотанные белым шелковым шарфом. Меншиков облегчено вздохнул и ловко сунул их в распахнутый ворот, под нижнюю рубаху. Несколько золотых сунул в кафтан, горсть серебра ссыпал в карман штанов.
- Так кто нынче в карауле?
- Кажись Гришка Черемной, - Фурсов по знаку князя забрал шкатулку с деньгами и поставил на стол. - Добрый мужик. Мы с ним, вишь-ли, землячки…ну так он и …
- Хватит болтать попусту, - князь потер давно не бритую щеку кулаком, задумался. - Скажи, чтоб вошел.
Слуга выглянул за дверь, махнул рукой. Сержант Черемной вошел в комнату и, оробев, вытянулся в афронт. Меншиков поднялся из кресла. В полутемной комнате рост бывшего фельдмаршала показался прямо-таки огромным.
- Скажи-ка братец, кто из сегодняшних караульных добрый солдат? - князь неспешно подошел, приобнял сержанта за плечи, легонько подтолкнул на середину комнаты, пристально глянул в глаза.
- Да, кто? Да, вот… Макарка Телешов, Степка Сухой, ну и Лаврушка Петров, да и все, пожалуй…
- Сгоняй за ними, сделай милость, - Меншиков вложил в ладонь караульного несколько серебряных монет. - Да разбуди княжну.
- Слушаюсь Ваше Сиятельство, господин генерал-фельдмаршал! - сержант щелкнул каблуками. Александр Данилович чуть отпрянул, молвил с металлом в голосе:
- В уме ли ты, солдат?! С кем говоришь, аль забылся?!
- Прости Ваша Светлость,…запамятовал, - Черемной виновато заулыбался.
- Запамятовал, - нашел в себе силы улыбнуться в ответ Меншиков. - Ну, ступай, братец.
Когда сержант вышел, князь с трудом опустился обратно в кресло. Закрыл глаза, тяжело задышал. Федор Фурсов присел возле своего повелителя и слегка тронул за колено:
- Князь, Алексан Данилыч! Слышь, чё делается? Было же, да и сейчас есть! Армию всю держал ты в руках своих! Любили тебя солдаты русские. Пошли бы за тобою - за героем отечества. Вон, князь, генерал Михайло Голицын, свойственник твой, с полками на Украине стоит. Отправь гонца, проси помощи. Не поздно еще! Войдем в Питербурх….
- Ополоумел ты Федор, - рявкнул Александр Данилович,- чего несешь-то?! Ты речи такие брось. Власть царская священна, Богом данная, и не мне, смертнику грешному, воли императорской противиться… - осекся вдруг, задохся гулким кашлем. Выдернул из кармана платок, прикрыл рот.
- Батюшка, родной, Вам худо, - в комнату вбежала младшая дочь, бросилась на колени перед креслом отца, участливо схватила за руку, обернулась на Фурсова. - Не послать ли за лекарем?
-Лекаря не надобно! - твердо сквозь зубы проговорил Меншиков, спрятал окровавленный платок в карман кафтана, поднял дочь. Подошел к столу, сплюнул остатки крови на пол, положил ладонь на шкатулку с деньгами.
- Федор - половину суммы свезешь Варваре Михайловне, в Александров монастырь. А ты, вот что, Сашенька, доченька, буди Марьюшку, Саньку, девок, пусть помогут. Вспарывайте подола, отвороты. Прячьте деньги.
Александр Данилович обернулся на вошедших солдат, ткнул пальцем в самого молодого, жестом подозвал к себе и глянул прямо в глаза по своей всегдашней привычке смущать людей твердым взглядом. - Как звать?
- Капрал Телешов! - мальчишка весь напрягся и задрожал.
- Капитан Пырский где?
-Дрыхнет! - ответил со смешком за испуганного парня Фурсов. - Так я же говорю, Гришка Черемной его подпоил. Храпит, харя судейская, на весь дом слыхать.
- Так вот что, капрал Макар, - серебряный рубль опустился в ладонь молодого солдата. - Ступай, проследи. Ежели проснется, дай знать сержанту Черемному. Понял ли?
- Понял! - молоденький капрал преданно округлил глаза и выскочил исполнять.
- Федор, помоги княжне, - Меншиков указал на шкатулку и обратился к солдатам. - Проследите, голубчики, чтоб не обидели. Еще пара монет осела в широких солдатских карманах. Сашенька подошла к отцу, обняла. Князь наклонился, прикоснулся губами ко лбу дочери, неуклюже подтолкнул к выходу. - Ступай, золотце. Матушку без нужды не беспокой…
Отослал и сержанта стоять, как прежде, на часах у комнаты, не тревожить без надобности и упредить, как что стрясется. Когда дверь за последним закрылась, взял со стола очки и пододвинул кресло ближе к свету от огня каминного. Сие нововведенье появилось в доме, когда Александр Данилович с покойным царем Петром езживал в эти края на корабельное строение; тогда в моде было все голландское.… В доме все так напоминало царственного друга его, что князь даже приложил платок к прежде нечувствительным глазам. Опустился в кресло, усмехнулся про себя:
- Слаб ты стал, Данилыч, того гляди и заревешь, как баба глупая…Тяжко, ох как тяжко ощущать свое бессилие.…Ну, русский человек ко всему привыкнуть может.
Александр Данилович, придавливая тяжелый хрипящий вздох рукой, ощутил под рубахой пачку писем. Бумага хрустнула под пальцами и больно уколола голое тело.
- Только вспомнил, а ты и тут как тут. С того света напомнил. Сокрушаться и плакать ты не давал. Говорил тоска от безделий и лености приходит…
Меншиков осторожно извлек из-под нижней сорочки письма, неспешно размотал шелковый шарф, любовно погладил бумагу большим пальцем.
Никогда ты, Алексашка, не осмеливался врать государю. Изворачивался, недоговаривал, лукавил, это было. Но солгал лишь одиножды. Сказал, что сдержал "пароль", а сам не смог, сил не хватило уничтожить, только убрал с глаз подальше, а позже и припрятал в место тайное.
Александр Данилович развернул первое письмо. В темной комнате витиеватый почерк царя, и прежде, по молодости, доставлявший князю много мучений, было тяжело разобрать. Без толку Петр писать не любил, требовал или просил чего-нибудь, давал распоряжения, реже понукал и ругался. А к тем важным "казенным" письмам и прилагались иногда цидулки интимные, подписанные "Алексаше лично". Их то и дал Царю слово сжечь после женитьбы, от греха подальше. Ну, видать, пришло теперь время сдержать "пароль".
***
Mein Herz Алексаша.
До того тошно в Москве, место проклятое, грязь мартова стоит непролазна. Семь дён скакали на перекладных, не успел. Будем корабли спускать, из пушек палить, пировать, а его не будет. Как же без Франца, закоперщика главного. Горе, ох горе. Другого друга такого не будет, радость вместе и заботы вместе. Думали одним умом, хорошо было с ним попировать, да пошутить. На похоронах, поверишь ли, с тоски разрыдался. Радости, поди, на Москве; слух идет, бояре веселятся, думают, заглохнут порядки новые, умер де главный советчик. Ничего, своим разумом видно жить придется. А супружница его Лизавета на родину с детьми собралась, сказывала к родителю своему. Да и Господь с ней, видать дворец выкупать придется, найдутся ли охотники, а може и сам денег дам. Не к кому мне веры нет, ложь одна кругом, да рожи холопские подобострастные. Так жалею, что оставил тебя в Воронеже, некому меня утешить, одиноко так, тоскливо, холодно. Все вспоминаю голос твой мягкий, руки теплые, уста сладкие, речи ласковые. Спокойно так с тобой. Остался ты у меня один, товарищ верный, прямой помощник, полагаться хочу в верность рук и слов твоих. Обратно рвусь к корабликам нашим, да дела держат. Сам ведь знаешь, что грядет; собирали торговых людишек спешно, зело нужда в деньгах превеликая, глядишь, и раскошелятся купчишки. Справим девятидницу по Францу Яковлевичу, потолкуем с ближними, наперед с Князем-кесарем, а к концу марта, глядишь, сам в Воронеж возвернусь. А пока ты на верфи моей за голову: карай и милуй словом моим; и для Богу прошу, пиши, ежели в чем какая нужда. Зело скучаю по тебе, особливо ночами, если бы дела не держали, сдурел бы давно. Засим люблю и предаю тебя в сохранение Всевышнему.
Piter
Из Москвы, 7207г. в 3 д. марта.
***
Lieberkinder Алексашка.
Как доедешь до городу Пскову и вручишь орден Борис Петровичу, победителю нашему, раздай еще награды прочим офицерам, кои отличились в той преславной виктории, пуще тех одари на кого сам фельдмаршал укажет, да не забудь драгун и солдат. Да еще поторопи старика, наказ мой о походе Орешек по льду достать, получил он еще в январе месяце, но чуется мне, все на месте топчется. По погоде такой ежели оттепель случится, завязнем надолго. Так что пригляди за войском, поторопи обозных, оттого и послал тебя, что знаю, все сделаешь в скорости. Как все исполнишь, и приказы раздашь, изволь ко мне быть поскорее, чтоб мне веселей было. Однакож, Бог весть, я терпел долго, а более уже не могу, как болезнь мне тоска разлучения с тобою. Соколик мой, глаза твои синие окаянные в скорости хочется видеть. Засим люблю, обнимаю крепко и здравие твое в руки Господа Всемогущего отдаю.
Piter
Из Москвы, в 12 д. февраля 1702г.
***
Mein Bruder, губернатор Шлюссельбургский.
Выехали мы из Москвы по глубокому снегу, и, слава Богу, прибыли в Воронеж к первому дню февраля. После со всей честной компанией отправились к вам в село Слободское и, повеселившись довольно, основали там крепость, и по благословению митрополита Киевского дали имя ей Оранненбурх. А при благословении пили много и довольно. Чертеж крепости, рисованный мной собственноручно пошлю отдельным письмом, как подарок вам к масленице. Здесь все добро и нового писать нечего, разве только, дай Боже видеть вас в радости. А как пили и радовались, вспомнилось, как пивалось в бытность с вами на Немецкой слободе, как приметил тебя у Лефорта. Стыдно вспомнить, уговорил его прислать тебя ко мне; ты ведь у меня из головы второй день не шел. Лопушок мой прости, ревновал я тебя к Францу, от того и врезал тогда по роже твоей блудливой на балу у посла датского. Грешным дело подумалось, не со мной одним ты ночи во хмелю и ласках проводишь. Больно долго вы шептались, да и вид у тебя был слишком уж довольный. Еще сабля та дурная, знал ведь, что подарочек Францевый. Так что не серчай на меня мой голубок за старое, а нового, надеюсь на тебя, авось не случится. Да не забудь, как место верфенное удобное, и чтоб с лесом хорошим, найдешь, тот час отпиши, не мешкав. Скучаю о тебе, о нраве твоем бойком, о голосе звонком, желаю в скорости видеться и обнять крепче прежнего. Засим люблю все сильнее и предаю тебе в сохранение Божие. И прошу, пиши почаще.
Piter
Из Воронежа, в 10 д. февраля 1703г.
***
Алексашка. Что случилось у меня, сказать стыдно, горько и обидно. Вчера засиделись за полночь с разговорами с генералами нашими, при сем присутствовал известный тебе посланник Августов Кенигсек. За какой нуждой, дурень этот пьяный, побежал к своему обозу, сейчас и не упомню, да только шагая через ручей глубокий, соскользнул и утоп в нем. Солдаты нашли его не сразу, а когда вытащили, оказался мертв уже. Обыскали я карманы его, письма нашел, думал политические, стал читать, оказалось почта сия амурного свойства. Цидулки те к Кенигсеку оказались от Анхен, пошлые, глупые, слащавые, письма бабы размякшей. Ну, скажи, пожалуйста, променяла. Не понимаю я. Лгала, Алексашка, лгала-то как, всю жизнь, что ли, с первого раза? Не понимаю.… Доверял ей тайны свои, подарками одаривал, мало, что ль ей было, стерве. Падаль. Поезжай Санька в Москву, к девке этой кабацкой, забери портрет мой нашейный в алмазах, прочих драгоценностей, равно и денег не отнимай, пусть подавится сучка немецкая. Да и пусть живет, где жила, а хочет пусть в деревню убирается, с глаз моих долой. И чтоб больше нигде не показывалась, и никуда не ходила, даже в кирху в Слободе. С корнем, с кровью вырвать хочу из памяти тварь эту. Забыл и кончено. Прав ты был, не одной бабе довериться нельзя, сиречь глупы, блудливы, и думают передком своим сладким. Как исполнишь, приезжай тотчас же, мочи моей без тебя нет, и превеликая нужда говорить с тобой, а о чем - сам знаешь.
Piter
Из Шлюссельбурга, в 19 д. апреля 1703г.
***
Mein libsten Kamerad
Письмо ваше у Дмитрия, денщика вашего принял (купно с инструментами и пороховыми пробами), на которое ответствую. Посылаю чертеж адмиралтейского верфа. Еще я прежде к вам писал, дабы пехоту с артиллерией без тягости туда и сюда водить, чтоб изготовили в Гродно суда; однакож в том полагаюсь на ваш совет по тамошнему состоянию. Хотели мы в третий день пасхальной недели отъехать из Москвы, чтоб лететь к вам в войско к Полоцку, и уже бы давно были у вас, только за грехи мои остался здесь таким образом: в самый день выезду моего отсель взяла лихорадка, отчего я принужден был возвратиться. После употребления лекарства, принужден здесь побыть, надеясь на Всемогущего Бога, не долго. А если оная лихорадка продолжится, то пришлю через вас указы к фельдмаршалам, а вас тогда попрошу к себе. Печалюсь не столько от болезни, сколько оттого, что время пропадает, а пуще також от разлучения с вами. Засим желаем вам от Господа Бога всякого блага.
Piter
Из Москвы, в 8 д. мая 1705г.
Прошу для Бога не печалься, а истину подробную написал о себе, чтоб тебе чрез иных не донеслось, как обычно, с прибавкою. Желаю с радостью свидания с тобой, понеже знаю, что веселье с собой привезешь.
***
Топот солдатских сапог за стенкой, спугнул печальные грезы Александра Даниловича. Послышался торопливый испуганный голос молоденького капрала, а после и хриплый похмельный бас капитана Пырского. Сержант со всей своей мужицкой дурью вдарил в дверь кулаком. Князь наспех приложился губами к сухим листкам старых писем, и бросил их в камин. Ярким пламенем взвились доказательства государевой любви. Дверь распахнулась. Капитан впустил в комнату дородного, запорошенного снегом, господина в бобрах.
- По повелению его императорского величества и господ министров Верховного тайного совета, - холодным голосом начал вошедший господин…
- Стало быть, действительный статский советник Плещеев Иван, - прошептал Меншиков, не отрывая взгляда от огня в камине.
- Наряжены мы, - Плещеев оглянулся на сопровождавших его офицеров и чиновников, - вести следствие, и к тому есть у нас листы допросные. А прежде того велено все письма, обретающиеся при князе Меншикове и фамилии его, отобрать, опечатать….
Александр Данилович устало закрыл глаза. Cлов вошедшего нового тюремщика он уже не слушал.
@темы: Толстой А. Н.: "Петр I", фанфикшн