[russian-classic]

Накануне


Направленность: Слэш
Автор: Gvendelin
Беты: Dinira
Пейринг: Владимир Владимирович Маяковский/Сергей Александрович Есенин
Рейтинг: R
Жанры: Романтика, Мистика, Hurt/comfort
Предупреждения: Смерть основного персонажа
Размер: Миди
Статус: закончен

Описание:
Иногда люди не успевают сказать что-то важное. А иногда вмешивается судьба и дает еще один шанс.

Часть 1
Апрель 1926
Весна выдалась слякотной, прохладной. Владимир еще не сменил свое пальто на пиджак и весенний ветерок был даже приятным. Сегодня попросили выступить в Политехе со своей последней статьей «Как делать стихи». Она еще не вышла в широком издании и ознакомился с ней минимальный круг людей. О том, что большая часть статьи посвящена разбору стиха «Сергею Есенину» присутствующие на выступление не знали. Он видел удивление на лицах студентов и литераторов, у многих проскальзывала грусть.
Прошло всего четыре месяца со смерти Сергея, но рана от невосполнимой потери у многих еще не зажила. В основном, конечно, люди, не знавшие его лично, тоскуют по светочу советской поэзии. Но для Маяковского, не любившего есенинские «стишки», потеря чувствовалась более личной. Они не были ни коллегами, ни друзьями, хотя могли бы ими стать.
Впервые они встретились в 1913 году, вместе подрабатывали в типографии и даже сдружились настолько, что Сережа прожил у семьи Маяковских около месяца. А потом они поругались. Глупо, на пустом месте. Володя посмеялся над первыми «стишками» Сережи про поля и леса, еще не подозревая, как болезненно тот воспринимает критику. Сергей собрал вещи и съехал с квартиры Маяковских, отговорившись перед матерью Володи, что он загостился. И позже, на разных творческих вечерах, Есенин делал вид, что незнаком с Владимиром, а его «агитезы» безбожно критиковал или же вообще отказывался читать. Вот так и закончилась едва начавшаяся дружба.
А за несколько месяцев до смерти Есенина, они несколько раз встречались по поводу совместной работы в ЛЕФе, а иногда просто мирно проводили вечера за бутылочкой. Владимир думал, что они все-таки смогут восстановить то хрупкое дружеское чувство, что зарождалось более десяти лет назад. И вот чем все закончилось…
27 декабря прошло в предпраздничных хлопотах. Лиля хотела большую ель и много игрушек на ней. А ее желания – закон. Подготовка к Новому году шла полным ходом, и они все вымотались. А потому звонок, раздавшийся ночью, вывел из сна только тело, но усталый мозг не воспринимал информацию, слова казались бредом сумасшедшего. Есенин повесился.
Сначала Маяковский думал, что это дурацкая шутка и пообещал вырвать шутнику язык. Но оказалось звонил редактор из Ленинграда и никакая это не шутка. Володя сидел и смотрел в пространства, вспоминая последние встречи с Сережей. Тот был тихий и умиротворенный, расслабленный. Но в глазах стояла такая щенячья тоска. Да и сам внешний вид говорил, что тот много пьет и почти не спит. Володя сожалел, что не помог ему, как хотел.
Одним вечером, он встретил Есенина в компании двух собутыльников. Сергей обрадовался Маяковскому, как родному и пригласил присоединиться. Володя отказался пить, а тем более в компании этих мутных товарищей. Сережа без споров кинул шатающуюся парочку и предложил подняться в номера над кафе, чтобы поговорить в тишине и покое. Говорили тогда много о стихах, о жизни. Когда разговор зашел о советской власти, Есенин, кажется, что-то хотел сказать, а потом как-то испуганно вскочил и сбежал. Это была их последняя встреча. Маяковский очень жалел, что не догнал и не расспросил подробнее. Тогда бы не пришлось вместо праздников хоронить друга. Володя очень надеялся, что хоть ненадолго, но был другом.
После выступления, за кулисами, Маяковский стоял, оттирая пот рукавом. Он и не заметил, как устал. Морально устал. Говорить о Есенине все еще больно. Иногда он забывает, что тот мертв и оговаривается: вот на следующий полемике я уделаю Есенина. Люди смотрят удивленно, кто-то с гневом и только потом доходит, не будет больше полемик с Есениным.
Маяковский проходит длинное фойе, чтобы быстрее выбраться из моря человеческих тел и оказаться на улице. Остановившись у одной из колонн у главного входа, он закуривает. Ждет своих друзей, Бурлюка и Асеева. Именно с ними он собирается сегодня напиться и обсудить выступление. Пока ждал, неосознанно стал прислушиваться к разговору ближайшей стоящей к нему пары мужчин.
- Хорошо Маяковский выступает, громко, но непонятно, - говорит мужчина, стоящий к нему спиной. Маяковский хмыкнул.
- Не подумал бы, что он так был привязан к Сереже, - Володя стиснул зубы на это фамильярное «Сережа». Столько повылезало друзей «Сережи». – Только не прав он.
- В чем же?
- Не убивал он себя. Убили его.
- Да бред. Допился до чертей и в петлю полез….
Владимир сплюнул сигарету и отошел. Сплетники смакуют подробности Сережиной гибели до сих пор. Почему-то версия об убийстве все чаще проскальзывает из уст Сварога и Приблудного. Маяковский не вникал в подробности, считая, что покойника надо оставить в покое, а не перемывать его кости.
- Володя, - позвали со стороны входа. – Прости, задержались. Там настоящий Содом.
- Пойдем выпьем за твой успех.
- И за Сережу, - согласился Владимир.

***
Просыпался он тяжело, голова гудела. Выпили они вчера много, Володя даже не помнил, как добрался до дома. Вроде собирались остаться у Бурлюка. Его квартира была ближе всего к бару. В комнату влетела Лиличка и резко отдернула шторы. Тусклый свет залил комнату. За окном шел снег. Неожиданно. Ведь только вчера было солнце и весело бежали ручейки от талого снега.
- Володенька, вставай скорее. Столько надо успеть.
- Не сегодня, - резко и прямо высказал Владимир. - Вчера поздно лег.
- Да как же? – Лиля очаровательно хлопала длинными ресницами. - Ведь ты рано ложился, чтобы сегодня пораньше встать. Неужели не мог уснуть без меня? – Лиля лукаво улыбнулась. – Ну прости, Володенька. Сегодня точно вместе ляжем.
Владимир никак не мог понять, что же не так. Ведь они же не раньше трех вывалились из бара. Да еще добраться до дома около часа. Неужели Лили считает после четырех — это рано лечь.
- Я хочу ель. Большую, пушистую, - Брик вскинула руки выше головы, пытаясь показать какую.
- Старую еще не выкинули, - непонимающе выдохнул Владимир. Что-то явно было не так.
- Ой, Володенька, какой ты смешной, - залилась смехом Лиля, думая, что Володя шутит. – Нужно так много сделать. Ведь скоро Новый год.
- Какой год? – хрипло спросил Маяковский.
- Новый же, глупый.
- Какое сейчас число? – попытался еще раз уточнить Владимир.
- 27 декабря.
- Год?
- 1925, - сейчас у Лили было озадаченное лицо. Что взбрело в голову Маяковскому? Она иногда замечала за ним странности мышления. Но потом это могло вылиться в прекрасные стихи. Возможно, и сейчас в его голове рождается что-то великое. И она этому рождению способствует. А потом все поэтическое общество будет восхищаться ей. Что она так влияет на творчество Маяковского.
- Мне нужно уехать, - безапелляционно заявил Владимир и начал собираться.
- Как же так? - Лиля начала заламывать руки и хмурить брови. – Ты же обещал мне ель.
- Попроси Осю. У меня очень важное дело. В Ленинграде.
Владимир успел собраться и покидать кое-какие вещи в чемодан, а Лиля все неверяще смотрит на него.
- Какие дела в Ленинграде? Владимир?
Но тот, уже не обращая внимания на женщину, выбегает из дома и ловя попутку до вокзала. Главное успеть. Он уверен, что сможет отговорить Сережу от необдуманного шага. Правда, он не знал, во сколько Есенин повесился и сколько у него времени, чтобы предотвратить этот поступок. И почему он не удосужился узнать это? Как бы это сейчас помогло.
В билетной кассе узнает, что несколько поездов отправляются в Ленинград в этот день. Самый ближайший оказался через час. Часам к девяти вечера он прибудет в Ленинград. Еще минут сорок добраться до Англетера. Возможно, Есенин еще будет жив.
Весь путь Володя смотрел в окно. Иногда в голове вспыхивали какие-то хорошие строки для стихов, но больше в голове всплывали мысли, что за сбой случился во вселенной и кому сказать «спасибо». Почему-то смерть Есенина воспринималась, как самая большая личная неудача. Мысли нет-нет, да и возвращались к его поступку. Почему Маяковский не увидел, что Сергею настолько плохо? Почему не предложил помощь? Мог ли он вообще помочь? И вот он этот шанс помочь появился. Главное успеть.
Поезд начал замедляться, и Володя оторвался от тяжелых мыслей. Глянул в окно и не смог понять, где они остановились.
- Товарищ, - обратился он проводнику, останавливая его в коридоре. – Где мы?
- Остановка в Новгороде.
- Когда отправимся? – нетерпеливо спросил Маяковский
- Завтра.
- Как завтра? Мне нужно в Ленинград. Сегодня!
- Не получится. Стоянка на ночь в Новгороде. Да вы не переживайте, завтра с утра уже будете на месте.
Маяковский был в отчаяние. Завтра уже будет поздно. Как же быть. И тут Владимира осенило. Он выскочил из вагона и помчался к вокзалу.
- Девушка, позвонить нужно! Срочно! – обратился он к работнице вокзала.
- Нельзя. Только для очень важных звонков.
- Это очень важно. Очень прошу вас, - Владимир говорил громко и вкрадчиво, при этом очаровательно улыбался. Когда он хотел, он мог быть очень убедительным.
- Ладно. Только быстро, - девушка слегка покраснела, но выглядела все еще строго.
- Спасибо.
Владимир взял справочник, лежащий рядом с телефоном и найдя номер Англетера, набрал номер гостиницы. Грубый мужской голос ответил:
- Назаров.
- Маяковский, - представился Володя. – Будьте добры, позовите Сергея Есенина к телефону.
- Подождите, - голос был все еще груб, неприветлив. Владимиру не понравился голос на том конце.
Прошло минут двадцать, работница вокзала строго наблюдала за ним, но положить трубку не просила. И вот он услышал того человека, которого и не чаял когда-либо услышать вновь.
-… точно Маяковский? Ты правильно услышал? – спрашивал Есенин невидимого для Володи собеседника. Наверное, того самого обладателя грубого голоса.
- Точно.
- С чего бы ему мне звонить?
- Вот сам и спроси…
- Алло? – голос Есенина звучал как-то неуверенно, вопросительно, будто он сомневался, что звонок точно ему.
- Сережа, - выдохнул Владимир. Он испытывал какие-то смешанные сюрреалистичные чувства. Голос отказывал.
- Алло? – еще раз, но более уверенно произнес Есенин. – Владимир? Вас плохо слышно. Алло?
- Алло. Сергей. Это Маяковский.
Что ему сказать Владимир не знал. У него было время придумать, пока его звали, но он не воспользовался этим временем. Ни о чем вообще не думал. Идиот!
- Я, - начал Володя, но его прервали.
- Прошу прощения, Владимир Владимирович. Но тут Элрих пришел, мне нужно идти, - Есенин уже собирался кинуть трубку, но вдруг спохватился. И громко радостно выкрикнул. – С наступающим, тебя. До Нового года вряд ли свидимся.
- Сереж, не надо, не делай, что задумал…
- Что? Плохо слышно, - в трубке было много шума: шуршание, шипение. А в самой гостинице Элрих нетерпеливо подгонял Сергея, чтобы тот скорее заканчивал разговор.
- Не делай…
- До встречи, Володь, - попрощался Есенин и кинул трубку.
- До встречи, - ответил Владимир гудкам.
В вагон он вернулся совершенно разбитым. Опять не уберег. Даже двух слов связать не смог. Оратор. Вместо своего купе отправился в вагон-ресторан и заказал водки. Несколько часов пил и уснул здесь же, за столом.
***
- Володенька, вставай скорее. Столько надо успеть.
Шторы резко разошлись, впустив комнату тусклый свет. Владимир с трудом отлип от кровати и огляделся. Все чудесатее и чудесатее! Он вчера точно уснул в поезде по дороге в Ленинград. Как же он успел вернуться в Москву? Голова была тяжелой. И милое щебетание Лили почему-то раздражало. А ведь раньше наслаждался ее необременёнными разговорами. Он не сразу понял, что в комнате наступила тишина, а Лили вопросительно смотрит на него.
- Прости, можешь повторить?
- Я говорю, завтракай, и поедем выбирать ель. Хочу большую ель, - она руками показала, какую ель хочет. Владимир скрипнул зубами.
- Далась тебе эта ель, - раздраженно воскликнул он. – Вчера ель, сегодня ель.
- Володя, мы же вчера договорились, что сегодня поедем за ней. Почему ты на меня кричишь? – У Лили начали дрожать губы.
- Прости, - покорно понизил он голос.
- Тогда собирайся, - девушка уже не собиралась плакать.
- Не сегодня. Настроения нет.
- Что случилось, Володенька?
То, что ей, на самом деле, не интересно, Владимир прекрасно видел. Вообще он не был глупым или наивным, видел ее ограниченность и детскость. Но раньше это умиляло. Почему же сейчас это так раздражает.
- Ничего. Друг умер.
- Кошмар какой, - Лили подбежала и крепко обняла за шею, утешая. Почему же ее объятия кажутся удушающими. – Кто?
- Сережа Есенин.
И тут она его оттолкнула и завалилась на кровать, заливаясь смехом.
- Ну, ты и шутник, Володенька. Если бы Сережа умер, весь Союз уже знал бы.
- Но как же, - растерялся Володя. – Неужели вышло? – спросил он риторически. – Хотя он же весел был вчера, да и Элрих присмотрел за ним.
- Ты вчера общался с Сережей? Когда успел? Он же в Ленинграде.
- Со станции в Новгороде звонил.
- Володя, - Лили замялась, смотрит с испугом. – Ты вчера не был в Новгороде. Мы целый день провели вместе, пока Ося на работе был? Ты забыл?
- Как же… Лиличка, какое сегодня число?
Владимир предчувствовал, что уже знает ответ на этот вопрос, но не верил. Так же не бывает. Не может быть. Дважды так повезти не может. У него вчера был шанс спасти Есенина и он его упустил. Никто не даст ему еще один.
- 27 декабря, - подтвердила его мысли Лиля.
Владимир вскочил, как ужаленный. Начал собирать вещи, а потом вспомнил, что у него в запасе есть как минимум час. На том, вчерашнем-сегодняшнем поезде он не поедет. Он почему-то уверен, что он опять доедет до Новгорода. Поедет на следующем. Хоть он и позже на час, зато без стоянок.
Спустя три часа Владимир расслабленно сидел в вагоне второго класса. Сегодня он не упустит свой шанс. Доедет до Сережи. Сегодня он все поменяет. И не придется писать стихотворение на его смерть. Как же тяжело оно далось Маяковскому. Многие друзья и знакомые Сергея выдали свои «шедевры» почти сразу. А у Владимира заняло четыре месяца на его сочинение. Сначала он не собирался ничего писать для Есенина. Была какая-то обида на Сережу. Как он мог так поступить? Он не имел права лишить мир своего творческого дара. Не имел права бросать… Володю. Но позже строки сами рождались. Позже говорили, что это лучшее стихотворение, посвященное Есенину.
Вдруг поезд резко затормозил. Чемодан свалился с верхней полки. Маяковский выскочил из купе и спросил у пробегающего проводника:
- Товарищ, в чем дело.
- Пока не знаю. Ща выясню у машиниста, - резво отрапортовал проводник и, заметив нахмуренные брови пассажира, успокоил. – Да вы не переживайте, ща быстро починимся и поедем. - И убежал.
Поехали не быстро. Поломка оказалась серьезной. И только спустя пять часов возобновили движение. В Англетер он не успевал. Хорошо, если к шести утра доедет. А это будет точно поздно, он был в этом уверен. Почему же так не везет. Кто-то свыше дает ему уже второй шанс, а он его упускает раз за разом.
Подъехали к четырем утра, Володя нетерпеливо бросился из вагона, все еще надеясь застать Есенина живым. Поймать пролетку ночью оказалось трудным делом. Трудным, но выполнимым. До Англетера домчались с ветерком, не прошло и получаса. Ночной зимний Ленинград красивое зрелище, но Владимиру не до красот. Мысли неслись галопом, как и сейчас лошади пролетку. Что он скажет? Зачем приехал? Но с другой стороны, не будет же Сережа при нем вешаться. А дальше как пойдет.
Хлопок открываемой двери, в тихом сонном Англетере, прозвучал, как выстрел. Маяковскому даже не пришлось прикладывать много сил, дверь была легкой. В холле стояло трое: женщина и двое мужчин. В женщине он узнал Устинову, а с ней должно быть стоит ее муж и тот самый обладатель грубого голоса, Назаров.
- Я к Есенину, в шестой, - без перехода произнес Володя и прошел к лестнице.
Компания выглядела взволнованно, но когда услышали имя Есенина стали испуганными.
- Как к Есенину, - удивленно пролепетала женщина. – К нему нельзя. Он сказал, что будет писать всю ночь, и чтобы не беспокоили. Поэты очень тонкочувствующий народ.
Владимир на это только усмехнулся.
Некоторые даже слишком тонкочувствующие, - подумал он, вспоминая крепко сжатые кулаки и бледные от гнева губы Есенина, от малейшей критики его стихов.
- Мне назначено, - отрезал он и стал подниматься, не обращая внимания на попытки его остановить.
На этаже он не сразу сориентировался, пошел не в ту сторону. Наконец, найдя нужный номер, он постучал. Но никто не ответил. Тогда он начал громко барабанить, попеременно называя фамилию хозяина номера. От стука высыпали из своих номеров заспанные соседи и начали требовать прекратить безобразие. Уже и управляющий с хозяйкой добежали, начали что-то высказывать, но Владимир только потребовал ключ от номера. И почему-то тот оказался у хозяйки в кармане. Неужели носит с собой ключи от всех номеров? Чтобы успокоить назойливого гостя, она согласилась открыть номер. Ведь ее саму обеспокоило, что постоялец не отзывается.
Когда дверь распахнулась, Маяковский уже точно знал, что увидит в номере. Знал, а готов к зрелищу не оказался. Сначала в поле зрения появились ноги в перепачканных брюках и дорогих кожаных ботинках. Эти ботинки Володя узнал бы из тысячи. Есенин любил красивую обувь, хвастал, что отхватил ботинки коричневого цвета. Большая редкость. Поднять взгляд выше Владимир опасался. У него почему-то закружилась голова, сцена, открывшаяся глазам, казалось такой нереальной. Он уже начал терять опору под ногами, но тут сбоку раздался пронзительный женский крик, который и привел его в чувства.
- Надо позвонить в милицию, - голос сбоку был на удивление спокоен. Как будто он каждый день находит трупы в номерах гостиниц.
- Сейчас, - спохватился управляющий и выбежал из номера, наверное, звонить в милицию.
- Надо родственникам сообщить, - тихо проговорила Устинова, прижимающая руки к груди. Она была бледной, но сильно испуганной не выглядела.
- Надо, - согласился Володя. Взгляд цеплялся за разные мелкие детали в номере, главное не смотреть на висельника. По всей комнате были разбросаны вещи, около стола вообще свалка из окурков и бутылок. Стулья перевернуты, кушетка провалилась. С рабочего стола скинуты листы и чернила. Сам стол отодвинут от стены. Чтобы было удобнее вешаться? Володя все-таки решился поднять взгляд на тело.
Оно висело очень высоко под потолком на очень короткой веревке, повязанной на манер шарфа вокруг шеи. Рукава были закатаны до локтей. Одна рука висела плетью, вторая поднята в защитном жесте. Обе руки изрезаны. Маяковский знал, что Есенин резал вены, просто не знал, что раны такие глубокие. Брюки расстёгнуты, держатся на одних подтяжках. Рубашка сверху расстёгнута, несколько пуговиц отсутствует, внизу наполовину выпущена из брюк.
Сережа всегда был опрятным. Жилье и одежда всегда выглядели идеально, даже когда он пил по-черному. Его всегда тянуло быть идеальным. Он даже как-то раз уколол Владимира, когда после совместных посиделок, тот выглядел, как будто медведь танцевал на его лице и одежда. А Сергей выглядел, как будто вышел из театра, а не из пивной.
А еще в комнате было жутко холодно. Зайдя только с улицы это было незаметно, но сейчас, даже в зимнем пальто, Владимир жутко замерз. А Сережа был без пиджака, даже рукава закатаны.
В номере стали появляться разные люди. Участковый, понятые. Откуда-то здесь были художник Василий Сварог, друг Сережи, Приблудный, поэты, издатель и еще много знакомых лиц. Участковый составил акт и попросил Владимира, как самого высокого, и Сварога, помочь снять из петли мертвеца. Больше всего Володя хотел отказаться, но не посмел. Доставать из петли тяжелое мертвое тело, оказалось непростым делом. Даже с его ростом достать верхний край батареи, чтобы развязать веревку, было непросто. Как туда забрался маленький Есенин, Владимир не представлял. Когда веревку развязали, вес тела поэта принял на себя Сварог. Василий вздрогнул, когда голова мертвеца откинулась на его плечо. Они осторожно переложили тело на диван. А Сворог быстро сделал наброски трупа. Зачем? Сейчас придут фотографы и все зафиксируют.
Вблизи лицо Есенина напоминало застывшую маску. Синяк под глазом, лоб проломлен. Когда он умудрился подраться? Эх, Сережа, Сережа…
Фотограф занес свой большой фотоаппарат и хотел уже начать снимать место преступления, но тут странно повела себя Устинова. Она начала приводить в порядок одежду Сергея. И зачем-то припудрила лицо. А в это время участковый попросил расписаться понятых в протоколах и акте. Сварог прочитал и отказался ставить подпись. Почему-то укоризненно посмотрел на Владимира, который подписал не читая.
- Им не хватает подписи, - почему-то оправдался Маяковский.
- Как можно подписываться под этим фарсом? – воскликнул Василий. – Они же тут убийство прикрывают самоубийством!
- Ты бредишь, художник, - отозвался Володя. – У Сергея не было врагов.
- Ты слеп, Володя, - грустно проговорил Сварог и ушел, опустив плечи. За ним, тихо всхлипывая, вышел и Приблудный.
- Владимир? Маяковский? – удивленно спросил Устинов.
- Да.
- Из Москвы приехали?
- Да.
- Далекий путь проделали для встречи с Сережей. А оно вона как вышло. Вам, наверное, отдохнуть хочется. Пойдемте, выделю вам номер.
- Спасибо.
Владимир лег, но сон к нему не шел. Перед глазами стояло мертвое лицо с пробитым черепом. И слова Сварога не выходят из головы: Да они тут убийство прикрывают! А, вдруг, правда? Вдруг он, Володя, и правда слеп? Но все же указывает на самоубийство. Тогда откуда травмы на теле Есенина? Подрался.
Так за спором с самим собой Владимир и не заметил, как уснул.

***
- Володенька, вставай скорее. Столько надо успеть.
Это пробуждение не отличалось от двух предыдущих. Оно было тяжелым, освещенное тусклым светом из окна и под громкое щебетание Лили, которое неимоверно раздражало. Мысли со сна путались и под голос любимой женщины никак не получалось сосредоточиться. Но одна мысль все-таки цеплялась за сознание. Он опять проснулся не там, где засыпал. И снова день начался с пробуждения под голос Лили. Значит сегодня опять вчера.
- Какое сегодня число? - перебил Лилю Владимир.
- Да 27 же, Володенька, - Лиля поджала губы. Ей не понравилось пренебрежение к ее особе со стороны Маяковского. – Сегодня едем за…
- Никаких елей, - громко произнес он.
Если он еще раз услышит какую большую и пушистую она хочет ель, он с ума сойдет.
- Но как же так, - Лиля уже начинала злиться. – Ты же обещал.
- Не сегодня, - отрезал он.
А если повезет, то и никогда, - добавил он про себя.
- Мне надо уехать. Когда вернусь не знаю, так что с елью пусть решает Ося. Все-таки он тебе муж, а не я.
Обида сочилась в каждой фразе. Раньше он не решался ее в чем-либо упрекать. Ведь Лиля обидится и вышвырнет его из своей жизни. А он не переживет длинные дни, а особенно ночи, без нее. Но это не значит, что его устраивает ее молодые любовники, а также, что она все еще официально замужем за Осипом. Даже если она утверждает, что они не близки больше, ее любовь к мужу видна невооруженным глазом. А Владимир эмоциональную измену считает более подлой, чем физическую. Зачем она с ним? Зачем он сам себя мучает? Он часто спрашивает себя об этом. Может, наконец, пора узнать.
- Володя, не смей ревновать. Я этого не переношу, ты же знаешь. Хочешь поругаться, - в голосе проскользнули строгие нотки взрослого, разговаривающего с нашкодившим ребенком.
- Хочу, - тихо произнес Володя. Впервые он ей противоречит.
- Что?
- Хочу поругаться, - уже громче. – Хочу знать, кто я для тебя? Кто мы друг другу? Что дальше? – голос становился все более уверенным и громким.
- Володенька, ну зачем ты портишь все?
Осознав, что сейчас злость ей не поможет, она решила прибегнуть к слезам. Володю она никогда не любила, но отказаться от него, от его славы, которая ласкала и ее саму, она не могла. Потерять сейчас Маяковского, это потерять достаток, верного пса, который выполнит любую ее прихоть, славу и любовь поклонников творчества Владимира. Ведь это она его главная муза. И отказаться от всего этого сейчас нереально. И раньше Володя не посмел бы ей что-либо высказывать.
- А что я порчу, - вдруг произнес Владимир. – Что у нас за отношения такие? Мы не женаты, а ты доступна всем, кто захочет тебя.
- Ты меня сейчас шлюхой назвал? – в голосе такая обида.
- А что, я неправду сказал? – почему он раньше не видел, что эти отношения такие больные и неправильные?
- Я не буду это выслушивать, - она вылетела из его комнаты, громко хлопнув за собой дверью.
Владимир спокойно собрался и поехал на вокзал. На душе скребли кошки, он не хотел обижать Лиличку, но с другой стороны, возможно завтра, он проснется опять 27 декабря, и она ни о чем не вспомнит. Только вот он уже не забудет.
На станции Владимир изучил подробнее расписание поездов на Ленинград. 27 декабря было четыре поезда, отправляющиеся из Москвы в Ленинград. Шли они с разницей в час-полтора. На первых двух он уже путешествовал. Первый остановился на ночь в Новгороде, а второй сломался на пять часов. В четыре утра Есенин был уже мертв. Значит остаются два поезда. Хоть и отправляются они позже, но если проехать без эксцессов, то возможно он успеет вовремя. Владимир выбрал следующий по времени поезд. Все-таки на час раньше едет, чем последний.
И как назло была остановка и на нем. Всего пару часов, на дозаправку. Владимир проклял и железную дорогу, и медлительность работников, и русскую непунктуальность. К Англетеру подъехал к двум ночи. Пролетку поймать оказалось тяжелее, чем в четыре утра. А извозчик вез медленно, на просьбы прибавить скорость не реагировал. В холле отеля у стойки посетителей спал Назаров. На приход Маяковского тот даже глаз не открыл, и Володя спокойно поднялся на второй этаж к номеру поэта.
Дверь в шестой номер была приоткрыта, и Владимир без стука распахнул ее. Картина, что открылась ему, была непередаваемой. На полуразвалившейся кушетке сидел Яков Блюмкин, зажимая рукой кровоточащий нос, и тихо матерящийся. На полу по ковру двое неизвестных катают Есенина, пытаясь задушить того веревкой. Один нападавший был раза в два мускулистей и на полголовы выше поэта. А второй был субтильный, но в руках был пистолет.
Когда Маяковский зашел в комнату, все четверо замерли. Мужик с пистолетом перевел оружие на Володю. Есенин задергался под вторым, пытаясь скинуть того с себя. Хоть Есенин и был тощим и маленьким, но с одним нападающим справлялся легко. Тот что с пистолетом, направлял его то в сторону Сергея, то в сторону Владимира, не зная, кто из них опасней. Блюмкин отмер первым.
- Владимир, - произнес он спокойно, будто ничего в этой комнате сейчас не происходило. – Какими судьбами ты здесь?
- Что происходит? – горло сдавило. Ему было дико страшно, как никогда.
- Разговариваем, - все также спокойно ответил Яков.
- Не похоже на общение. Отпустите его.
Мускулистый отпустил Сергея и тот, задыхаясь, медленно поднялся, пошел в сторону Владимира.
- Все хорошо, Маяковский, - прохрипел тот.
Он выглядел помятым. Рубашка распахнута, штаны держатся только на подтяжках, а под глазом уже чернел синяк. Сергей поднял руку, запуская ее в волосы и растрепав их еще больше. Забавно, что при этом он не выглядел испуганным или расстроенным. Только в глазах вспыхивали эмоции, намекающие на ту бурю, что происходит сейчас внутри него.
- Сергей, мы не договорили. А вы Владимир пришли не вовремя. Так что прошу покинуть помещение.
- Яков, - ласково улыбнулся Сергей. – А не пошел бы ты на хуй.
Мускулистый направился в их сторону и грубо схватил Сергея за руку, за ту на которой множество порезов. Тот в бешенстве пытался вырваться, но мускулистый оказался сильней. Тогда Владимир не задумываясь толкнул мускулистого. Тот не удержался на ногах и потянул за собой Сергея. А тощий в панике нажал курок.
Такой боли Маяковский в жизни не испытывал. Маленький кусок металла впился в грудь, совсем недалеко от сердца. Темнота в глазах. Падение. Последнее, что он зафиксировал, это испуганные глаза Есенина и голос Якова:
- Ты что натворил, придурок…
И темнота.

***
- Володенька, вставай скорее. Столько надо успеть.
Просыпаться не хотелось. Фантомная боль в груди сохранилась, хотя никакой пули, конечно, там не было. А еще сохранился животный страх от направленного на тебя черного глаза дула пистолета. Маяковский, переживший, гражданскую войну, ни разу не был на прицеле. И уж точно никогда не был ранен. Боль и страх перед заряженным пистолетом теперь останутся с ним навсегда.
А еще оказалось, что Сережу действительно убили. И не абы кто в какой-то пьяной драке. Судя по форме на мужчинах, это было ГПУ. Чем им помешал милый дебошир Есенин? Может быть Маяковский действительно был слепым дураком? За милой мордашкой и золотыми кудрями не разглядел тот самый бунтарский характер, ссоры с властью? Нет, то, что Есенин проводил больше времени за решеткой, чем на свободе, знали все. Но неужели там было что-то большее, чем пьяные дебоши? Столько вопросов. И ответить на них может только один человек. Который сейчас в Ленинграде. Который сегодня будет убит и на него повесят клеймо висельника. И все друзья и родные поверят. Поверят, ведь Сергей сделал все, чтобы они поверили. Он планомерно себя уничтожал алкоголем и драками. А эти его предсмертные стихи. Предсмертные ли?
А ведь Володя видел и другого Есенина. Тихого, мирного. Иногда со смехом рассказывающего о каких-то веселых случаях в Баку. Или читающий мягким голосом свои стихи про природу. Или, когда Володя читал свои, про любовь. Иногда тот смотрел на Маяковского с какой-то непонятной эмоцией в глазах. Так мягко. Никто никогда не смотрел так на Володю. Он подозревал, что это за эмоция, но всегда отгонял от себя эти мысли. Сергей был резко против таких отношений между мужчинами. Он помнил, как тот морщился, когда кто-то высказывал свои мысли про Сережу и Клюева, или сплетничали про него с Мариенгофом. Владимир никогда не спрашивал, но Есенин сам поднял тему. Что он никогда и ни за что с мужчинами. Тем более, когда вокруг столько сохнущих по нему женщин.
Владимир опять встал и начал, как и последние три дня, стал собираться в Ленинград. Он обходит Лилю, не вслушиваясь в ее слова, и выходит из комнаты. Лучше это время он проведет в кафе рядом со станцией. У него остался последний шанс. Последний поезд, который едет в Ленинград сегодня. А быстрее поезда только самолет, который, к сожалению, не летает в Ленинград. Этот поезд хоть и самый поздний, но Владимир надеется, что он доедет без остановок и тогда он сможет оказаться там на пару часов раньше, чем последний раз. Он очень надеется застать Есенина в одиночку и увести того раньше, чем придет Яков со своими шавками.
Надежды не оправдались. Да самих остановок не было, но поезд несколько раз сбрасывал скорость. А в самом Ленинграде пролетки, как назло были либо заняты, либо пусты. В Англетер он приехал с разницей всего в несколько минут от последнего раза. Назаров все также спокойно спит за стойкой, даже не подозревая, что совсем рядом, у него над головой, убивают постояльца. Известного поэта. Ведь Яков с подельниками уже там.
Только сейчас Владимир понимает, что он опять пришел без плана действий. Ведь он собирался приехать заранее, до их прихода. Увести оттуда Сережу и уехать вместе в Москву. Все. На этом план заканчивался. Дальше по ситуации.
Возможно, драка еще не началась и можно спокойно вывести Есенина из номера без потерь. Он очень боялся опять столкнуться с пистолетом. Этот страх не давал подняться наверх. Ноги приросли к нижней ступени. Он себя пересиливает с трудом. Подходит к знакомой уже двери. Она опять же приоткрыта. И Владимир опять заходит без стука. И опять картина, открывшаяся взору, заставляет замереть на месте.
Участники все те же, но дислокация поменялась. Двое неизвестных прижимали Есенина к кушетке, А Яков нависал сверху, пытаясь расстегнуть на том брюки. Сцена поражала своей чудовищной неправильностью. Владимир ни пошевелиться, ни произнести что-либо не мог.
Зато в отличии от Маяковского, Есенин не был ни в шоке, ни в ступоре. И смог дать обидчикам отпор. Взмахнув ногой, ударил Блюмкина в живот, а когда тот согнулся от боли, поддал коленом в нос. И даже вдвоем ГПУ-шники не смогли его удержать. И только тогда Володя отмер.
- Пустите его, - произнес он своим зычным голосом, которым он читает поэмы перед публикой.
Все четверо, как по команде застыли. Яков отмер первым:
- Общаемся мы тут, Володенька. А вы здесь явно лишний.
- Не тебе решать, кто тут лишний, - встрял Есенин. - Владимир мой гость.
Есенин подошел к Маяковскому и тот сгреб его в объятья. Живое, худощавое тело в его руках успокаивало. Первый раз за эти четыре дня, а также за предыдущие четыре месяца, он смог наконец-то дотронуться до Есенина, насладиться живым теплом, исходящим от него. Тело в его руках била дрожь. И только спустя пару секунд до Владимира дошло, это не Сережу трясёт, это его, Владимира, пробивает дрожь. А Есенин смотрит на него большими удивленными глазами. И в них ни капли страха. Откуда в таком маленьком человеке, столько смелости? А он, Володя, такой большой, и такой напуганный.
- Так вот, чего Маяковский прискакал в Ленинград. Свидание любовничков, - Яков похабно ухмылялся, сально оглядывая Сергея. – А строил из себя.
- Не тебе рассуждать о моих любовниках, - взвился Сергей, сжимая кулаки и пытаясь наброситься на обидчика. Благо Владимир держал его крепко.
- Пойдёмте, Сергей, - потянул он его к двери. – Давайте уйдем отсюда.
Самое главное вывести Сергея из этого проклятого номера, а набить морду Блюмкину они еще успеют. Есенин, как ни странно спорить не стал. Они вышли вместе из номера, а после и из отеля. Остановились на ступеньках при входе. Есенин стал хлопать себя по карманам, ища сигареты. Сюртук был на нем. Интересно, в какой момент он его лишился? Сигареты нашлись в правом кармане, а вот спичек не оказалось. Сергей вопросительно посмотрел на Володю. Теперь тот стал хлопать себя по карманам. Нашел. Уселись на ступеньки, близко друг к другу, соприкасаясь коленями. Закурили.
- Как вы здесь оказались, Владимир? – серьезно спросил Сергей. Он иногда обращался к Маяковскому на «вы», как бы отдаляясь от него. Будто они чужие люди, случайно встретившиеся на каком-то званом вечере.
- Захотелось провести праздники с вами, Сергей, - подыграл Маяковский.
Тот удивленно посмотрел на Володю, даже сигарета выпала из приоткрытого рта. Конечно, с чего бы Володе ехать к черту на рога из-за какого-то Есенина.
Сергей поднял руку к лицу и поморщился. Скула начала чернеть, из губы сочилась кровь. Володя тоже поморщился, его скула тоже зачесалась. Есенин заметил его взгляд.
- Не думайте, Владимир. Яков, конечно, псих, но убивать бы меня не стал. Попугал бы и отпустил, - успокоил он.
- Не стал бы, - эхом отозвался Владимир. Попугал так, что Есенина утром нашли мертвым. Маяковского снова начало трясти. Сергей даже не представлял, чего избежал. И ему совершенно не было страшно. Это не ему пришлось хоронить близкого друга. Он не видел, как плакали его родные. Как убивались по нему его бывшие жены. Не слышал, как перемывали ему кости завистники и сплетники. Не знал, как переживал сам Владимир.
- Что с тобой, Володя? – похоже Есенин уже несколько минут смотрит на него, ожидая ответа. Владимир не хотел, чтобы Есенин переживал еще и за него. Но тот беззаботно сидел на лестнице, курил и смотрел таким спокойным, прямым взглядом.
Только сейчас Маяковский заметил, что у Сережи синеют губы, а кожа покрылась мурашками. На улице большой минус, а Сергей в легком сюртуке.
- Пойдем, выпьем. Где здесь ближайшее питейное заведение?
- Думаешь, я знаю все питейные заведения в стране?
- А ты не знаешь?
- Знаю, - ответил тот, и они рассмеялись. – Пойдем.

***
Сняли отдельный номер над баром, заказали бутылку красного полусладкого и пристроились на большой кровати. Стулья были жесткие и неудобные. С Сергеем было комфортно сидеть, никакой неловкости.
- Вы смотрите на меня таким взглядом, будто сейчас разрыдаетесь, - произнес Есенин. - Все в порядке. Ничего не случилось.
Он беспечно улыбается и вытирает все еще кровоточащие губы.
- Они могли тебя убить, - произнес Владимир.
- Яков уже один раз, чуть не застрелил меня, - он лишь отмахнулся от переживаний Маяковского.
- За что?
- За стихи, Володя, за стихи, - он как-то слишком громко и наигранно рассмеялся. – Где ты был последние пять лет? То, что Есенин пишет политические стихи против власти, знает даже бродяга с Тверской.
- Я же следил за твоим творчеством. Не заметил политики, - Владимир был растерян. Он всегда был в центре событий в стране, сам агитировал за Советскую власть. Как можно не заметить политический подтекст в стихах своего любимого соперника?
- Аааа. Ты все-таки читал меня, - пьяно протянул Есенин. Потом смутился. - Прости, мне быстро алкоголь в голову дает, особенно на голодный желудок. Думаю, хватит с меня.
- Я не знал.
- Да никто не знает. Все думают, что пью по-черному. А мне стакана водки хватает, чтобы стать невменяемым.
- Зачем же ты пьешь?
- Чтобы забить чувство страха, - тихо произнес Есенин. – Они за мной следят. Не дают продохнуть. А потом тащат в кутузку, хотя ничего, совсем ничего я не делал. Я должен их бояться, всегда и везде. Чтобы больше не писал стихов про власть. А я не могу не писать, когда вокруг кровь и несправедливость. И никто, абсолютно никто не видит, что это не люди у власти, а звери. Ты тоже этого не видишь.
Маяковский не видел. Он был обласкан со всех сторон: и властью, и народом. Ему хорошо, сытно жилось. Он занимался любимым делом. Жил с любимой женщиной. Что еще ему нужно было для счастливой жизни. А где-то рядом жил Есенин, который занимался тем же, что и он, но при этом гонимый и третируемый этой же самой властью. И никто, абсолютно никто этого не заметил.
- Прости, - покаянно опустил Володя голову.
- За что? – не понял Есенин, полусонно смотря на Владимира. Затуманенный мозг не очень следил за нитью разговора.
- Что не видел. Что не помог. И за то, что ты не смог попросить о помощи, когда она тебе была нужна.
- Мне не за что тебя прощать. Ты единственный кто захотел провести со мной праздники. Спасибо.
Маяковский оперся об стену, покачивая в руке стакан с красной жидкостью. А Сергей положил свою кудрявую голову на плечо Владимиру. Они погрузились в уютную тишину. Володя поднял руку и запустил пальцы в волосы Есенина. Какие они мягкие. Сергей приподнял голову и потянулся к губам Маяковского. Он аккуратно провел своими разбитыми губами по Володиным и отодвинулся, расфокусировано смотря на Маяковского.
- Зачем?
- Захотелось, - просто ответил Сергей.
- Ты же против отношений между мужчинами.
- Против, - протянул поэт. – Но ты почему-то не попадаешь под это правило. Никогда не попадал.
Владимир резко обхватил тело Есенина своими большими руками и опрокинул на кровать, наваливаясь сверху и впиваясь в губы Сергея страстным поцелуем. От тяжелого тела сверху у Есенина перехватило дыхание, приоткрылся рот, отчего поцелуй только углубился, и Маяковский проскользнул языком в его рот. Сергей самозабвенно отвечал на поцелуй, не замечая, что воздух в легких уже заканчивается. Владимир изучающе водил руками под рубашкой, мягко очерчивая выпирающие ребра и добираясь до маленьких сосков. Сергей резко выдохнул в губы Владимиру и сам обхватил руками его шею.
- Володя, - произнес между поцелуями Сергей. – Ты весишь, как та лошадь из твоих стихов. Раздавишь.
- Хочешь быть сверху? - выдал он пошлую фразу, совсем ему несвойственную, не прекращая изучать худое жилистое тело под собой.
- Фу, какая пошлость, - скривился Есенин. – Хочу.
Владимир проворно перевернулся на спину, а Сергей оказался сидящим на его бедрах сверху. Вид у него был очень возбуждающим: волосы растрепаны, глаза, немного растерянные, горят, рубашка полностью расстёгнута, обнажая грудь и впалый живот, брюки держатся на одних подтяжках. Рука Маяковского повела вниз от груди по животу и к расстёгнутым брюкам Сергея. Когда рука обхватила возбужденную плоть, Сергея всего выгнуло. Он сам потянулся к брюкам Маяковского, чтобы их расстегнуть и дотронуться до его члена. Владимир довольно усмехнулся, увидев, как округлились глаза Есенина, удивляясь его размеру. Но тут же охнул, Сережина рука неуверенно провела по нему вверх-вниз. Владимир оттолкнул его руку, соединил оба их члена и стал водить по ним своей большой, шершавой ладонью, но чувство оказалось неприятным из-за соприкосновения мягкой плоти с сухой кожей. Он сплюнул на ладонь и, продолжая медленную, чувственную ласку, довел их обоих до оргазма. Сергей тихо выдохнул и упал сверху на Владимира. Тот крепко обхватил его в объятья. Отдышавшись, Есенин сдвинулся в бок, прижавшись к теплому телу Маяковского. Тот обхватил его, крепче сжимая в объятьях и мягко целуя в макушку.
- Кому посвящен твой стих: «До свиданья друг мой, до свиданья»? – задал он несколько минут спустя. Сережа уже похоже успел заснуть, но неохотно открыл глаза и удивленно посмотрел на Владимира:
- Откуда ты о нем знаешь? Я его не издавал. Даже не знаю, где его оставил.
- Так для кого? Элриху?
- Вольфу? С чего бы? – Есенин окончательно проснулся. – Нет, конечно. Это для Ганина. – Тихо произнес он. – После его смерти.
- Кровью?
- Да откуда ты все это знаешь? – воскликнул он. – Да, кровью. Я часто пишу кровью, - спокойно подтвердил Сергей. – Иногда чернил под рукой нет, а стих уже придуман. Это первое, что приходит в голову. Мать, когда увидела первый раз, так кричала. Думал оглохну, - смеется Есенин с теплотой вспоминая эти моменты. – Спи уже давай.
- Не хочу.
- Почему? Неужели не устал?
- Устал.
- Тогда спи.
- Боюсь.
- Чего?
- Проснуться. Проснуться где-то в другом месте. А тебя рядом не будет.
- Спи, Володя. С утра я буду здесь.

***
- Володя, вставай скорее. Горазд же ты спать.
Владимир очень боялся открыть глаза. Голос, что его будил сейчас, принадлежал не Есенину, а его другу, Давиду Бурлюку.
- Не притворяйся мертвым, Маяковский. Я вижу, как ты шевелишься. Подъем. Мария уже кормит завтраком Николая, нам ничего не достанется.
- Давид, что я делаю здесь?
- А я знал, что много пить тебе нельзя. Мы вчера отмечали успех твоего выступления. Публика в восторге.
- Число, - прохрипел Маяковский. Он подскочил с кровати, не обращая внимания на головокружение и шум в голове, и схватил Бурлюка за плечи и стал трясти. – Какое сегодня число?
- Да отстань ты от меня, - попытался отцепить Владимира от себя Давид. – Апрель, семнадцатое. Да что с тобой?
- А Есенин?
- А что Есенин? Сказал, что такой дилетант в поэзии, как Маяковский не должен учить молодежь, «Как делать стихи».
- Вот же язва, - стиснул зубы Маяковский. – Подожди, он что, живой?
- Да что ему сделается?
- Живой, - рассмеялся Маяковский и, наконец, отпустил Давида. – Получилось.
- Володя, ты меня пугаешь.
- Ну, получилось же. Я ухожу, - стал одеваться Владимир.
- Куда? А завтрак? Мария, со мной разведется, если я тебя отпущу.
Владимир собрался очень быстро. Позабыв попрощаться с хозяевами и Асеевым, а также, оставив пальто на вешалке, побежал домой. Не туда, где он жил у Бриков. Вряд ли он туда привел бы бездомного Есенина. Тот ему бы не простил такого. А в ту квартиру, которую он снимал до Бриков. И он оказался прав. В кармане оказались ключи от двери. А внутри, на узкой кровати, спит Сережа.
Маяковский присаживается рядом, осторожно тряся того за плечо.
- Ууум, - Есенин только глубже закопался в подушку.
- Просыпайся, соня.
- Вернулся, алкоголик?
- Кто бы говорил?
- Маяковский, давай без вот этого вот. Я четыре месяца уже не пью. А ваше вчерашнее бурное празднование я не вынес и ушел пораньше. Между прочим, мог бы со мной уйти, - пожаловался Сергей.
- Прости, - неуверенно произнес Владимир. Он вспомнил, как Лиля реагировала на его посиделки с друзьями. И как после он спал на диване. Возможно, Есенин тоже будет его пилить по малейшим поводам.
- Я пошутил, Володя.
Есенин сладко потянулся всем телом, а после обхватил тонкими руками шею Маяковского, впиваясь в его губы поцелуем.
- Привет.
- Привет.
Они переглянулись с улыбками.
- Володя, нам надо поговорить, - Есенин тяжело вздохнул. – Мне надо уехать из России.
- Что?!
- Ничего не изменилось. Меня все еще преследуют и в покое не оставят. Поэтому в России оставаться опасно. И как бы сильно я ее не любил, мне стоит ее покинуть. – Сергей все это выпалил на одном вдохе, перевел дыхание и продолжил. – Маяковский, ты поедешь со мной в Грузию?
Владимир ждал, что Есенин скажет, что уезжает и их отношения не стоит продолжать. А тот предложил им уехать вместе. Вместе жить. Маяковский рассмеялся и прижал поэта к себе.
- Я согласен.
- Володя, подумай. Это может быть навсегда.
- Сережа, с тобой, куда угодно. Тем более Грузия моя родина. А поэты везде нужны. Все будет хорошо.
- Обещаешь?
- Обещаю. Я сделаю всё, чтобы с тобой ничего не случилось, - сказал Владимир, приобняв Сергея за талию, - ты даже не представляешь, на что я способен!
Часть 2
Эпилог
Утро встретило Сергея солнцем в глаза и громким собачьим лаем. Джек, взрослая овчарка, радостно заливался в соседней комнате и нервно скреб по полу когтями.
- Володя, - хриплый со сна голос донесся из-под подушки. – Сегодня твоя очередь гулять с Джеком.
Сбоку даже не пошевелились. Только тихое похрапывание говорит о том, что Владимир все еще спит рядом. Есенин подтянулся и слегка толкнул Маяковского в плечо.
- Что? – пробубнил Владимир, даже не открывая глаз.
- Твоя собака требует гулять с ней.
- Наша собака.
- С утра это твоя собака, - Сережа поцеловал Владимира в плечо и перевернулся на другой бок, надеясь поспать еще пару часиков.
Маяковский пододвинулся ближе, крепко обнял Сергея за талию и уткнулся носом в плечо. Он хотел полежать еще пару минут и пообниматься, но из-за стены снова раздался нетерпеливый лай и ему ничего не оставалось, кроме, как подняться и пойти выгуливать Джека.
Они с Сергеем уже три года живут в Грузии, сначала останавливались у друзей то Сергея, то самого Владимира. Потом сняли домик на берегу моря. Их дом находится далеко от других и некому за ними «подглядывать в окна». Поэтому они живут свободно, ни от кого не скрываясь. Друзья и знакомые иногда смотрят косо, но вопросов не задают. Сказывается воспитание. Они даже завели собаку. Изначально Володя боялся, что Есенин затоскует по Родине. Но образ жизни их не сильно поменялся, Маяковский занимался своим ЛЕФом, в Грузии оказалось много единомышленников. Есенин много писал, много выступал, встречался с народом, читал им. Иногда они устраивали диспуты для рабочей молодежи.
Володя носился с Джеком по берегу, подразнивая пса палкой. Джек радостно лаял и вилял хвостом. Хоть ему уже было два года, играть с Володей он любил и вел себя, как щенок. Есенин все-таки заставил себя подняться: громкий голос Маяковского и лай Джека, не давали опять погрузиться в сон. Он оперся плечом на косяк двери и с легкой улыбкой наблюдал за играми Володи с собакой. Маяковский заметил невысокую фигуру Есенина и с улыбкой помахал ему, чем и воспользовался Джек, напрыгнув на Маяковского, опрокидывая и начиная вылизывать его лицо. Владимир пытался отбиться, а Сергей со смехом опустился на ступеньки террасы. Такие счастливые моменты Есенин складировал в кладовую своих воспоминаний. Таких вот счастливых воспоминаний у Есенина за три года скопилось полно. Они с Володей ссорились не редко, в основном на почве расхождения их взглядов на поэзию. А так как поэзия составляла девяносто процентов их жизни, то и споры вспыхивают почти каждый день. Но они даже доставляли им удовольствие, упреки больше походили на флирт. Наверное, предыдущие пятнадцать лет они также флиртовали друг с другом на разных диспутах и встречах, но сами не осознавали этого.
Иногда к ним в гости приезжают друзья. Недавно был Николай Асеев с женой Ксенией и четырехлетней дочкой Катюшкой. После обеда Ксения попросила Сергея почитать свои стихи.
- Надоело слушать футуристические лозунги мужа, - усмехнулся тот, подмигнул и начал декларировать свои новые стихи про красоты природы Грузии, упоминая, что родные красоты ему милей. Маяковский только по-доброму усмехался, а Николай искренне удивлялся, как тот терпит такую язву.
Вообще друзья Маяковского хорошо относятся к Есенину, в отличие от есениновских друзей-имажинистов к самому Володе. Есенин вообще легко находит язык с разными людьми, его любят, к нему тянуться. В любой компании он становится своим. И вот спустя пару часов Есенин уже сидел с Николаем на террасе и о чем-то мирно беседовал, а Маяковский развлекал разговором Ксению.
- Папочка, - Катя тихонько подошла к разговаривающим мужчинам и шепотом, но так что все слышали, спросила, - Можно погладить собачку?
Взрослые только заулыбались на эту детскую непосредственность.
- Катюша, только если дядя Сережа разрешит, - он вопросительно смотрит на Есенина, а тот в ответ растерянно моргает. Похоже его еще не называли «дядей». Но он быстро находится:
- Конечно, Катерина. Пойдем, я вас познакомлю с Джеком.
Он легко подхватывает девочку на руки и подносит к мирно лежащему псу. Как только они подходят ближе, Джек поднимает голову, с интересом разглядывая девочку, а она в ответ с также с интересом смотрит на собаку.
- Джек, - пес вскакивает, откликаясь на имя. – Знакомься – это Катя. Она наш гость. Покажи ей, что ты очень дружелюбный пес.
Он поднес ладонь девочки к носу пса, чтобы тот узнал и запомнил ее запах. Джек быстро обнюхал маленькую ладошку, обдав ее горячим дыханием, и, заставив засмеяться. Потом облизал, а пару секунд спустя они уже были неразлучными друзьями, бегая по всему дому. Сергей немного побегал с ними, а потом выдохнувшись, вернулся к собеседнику.
- Сергей очень хорошо ладит с детьми, - заметила Ксения Маяковскому. – Он, наверное, очень хороший отец.
- Он любит детей, но своих почти не видел.
- Может ему пора уже остепенится и завести семью? - Ксения похоже не догадывалась о форме их отношений, но ее вопрос заставил Маяковского задуматься, возможно Есенин реально хочет нормальную семью, с детьми.
Когда у них была минутка наедине, он спросил об этом Есенина напрямую.
- Нормальная семья мне без тебя не нужна, Володя, - рассмеялся тот и осторожно прикоснувшись к губам Владимира, вернулся к гостям. А Маяковский только стоял и мягко улыбался, смотря ему вслед.
За время нахождения в Грузии у них выработались кое-какие правила и привычки: всю работу в доме они делают по очереди, не мешают друг другу во время приступов вдохновения. А еще обязательное ночное купание, несмотря на погоду. Исключение делалось только по болезни. Асеевы от ночного купания отказались, а когда Володя предложил хотя бы взять Катюшку на ночную прогулку, Ксения категорически запретила, хотя был разгар лето, а вода, как парное молоко. Но Николай разрешил под его пристальным контролем. Девочка бултыхалась у самого берега, а Володя с Сережей поддерживали ребенка, чтобы ее не уносило течение. Когда пора было выходить из воды Катюшка уперлась и не хотела вылезать, но взрослые были непреклонны. Володя вынес девочку из воды и передал отцу, который стоял с огромным полотенцем, в которое легко мог завернуться взрослый. А потом пили горячий чай с сушками и инжировым вареньем, любимым Сережи.
После прогулки с Джеком и завтрака, Маяковский заперся в кабинете за стихосложением своего нового шедевра. А Есенин решил пойти поплавать и позагорать. Сегодня вдохновение его не посещало. Джек увязался следом, сидеть дома он не любил, предпочитая бегать за чайками вдоль линии берега. Сергей же пробыл на пляже вплоть до того времени, как солнце начало нещадно жарить. Да и организм после бурного купания требовал пищи. Пес в такую жару требовал воды и еды, а после проспит до вечера, как обычно.
Готовить было лень, так что Сергей решил ограничиться бутербродами с холодным чаем. Сделал на себя и на Володю, хотя если он еще пишет, то ни за что не будет прерываться ради приема пищи или сна. У них с Маяковским были разные стратегии в написание стихов. У Есенина стих рождался сначала в голове, полностью. И только после этого переносился на бумагу. У Володи же сначала появлялась тема. Из темы рождались строки. Рождались мучительно, бумага была вся исчеркнута-перечёркнута. А после подбиралась рифма.
Сергей осторожно подкрался к двери кабинета, если хозяин занят – он уйдет, если нет – пообедают вместе. Занят Маяковский не был, его даже в кабинете не было. На столе и вокруг него был беспорядок будто ураганом прошлось по комнате. Листы, скомканные в шарики, валялись по всей комнате, бумагой был завален весь стол, ручка лежала на столе, капая чернилами. Есенин подошел к столу, аккуратно поставил ручку в чернильницу и сложил чистые листы в стопку, остальное решил не трогать, Володя сам приберется. Он уже хотел уйти, но заметил прямо сверху лежало начатое стихотворение. Они обычно не читают незаконченные работы друг друга. Есенин первый бы возмутился, если бы застал за этим Маяковского. Но взгляд уже зацепился за первую строчку, и остановить себя от чтения дальнейшего уже не смог:

Любит? не любит? Я руки ломаю
и пальцы разбрасываю разломавши
так рвут загадав и пускают по маю
венчики встречных ромашек
Пускай седины обнаруживает стрижка и бритье
Пусть серебро годов вызванивает уймою
надеюсь верую вовеки не придет
ко мне позорное благоразумие

Есенин долго гипнотизировал лист, потом дописал всего одно слово и вышел. Он уже предчувствовал ту взбучку, словесную конечно, получит от Маяковского.
Владимир несколько часов провел за написанием всего одного абзаца. В него он вложил все свои сомнения и надежды. После еще одной зачеркнутой строчки он понял, как утомился. Лоб вспотел. Поэтому он решил пойти освежиться. Когда вернулся в кабинет, заметил небольшое изменение в обстановке. Есенин прибраться решил.
- За собой бы так убирался! – вслух возмутился поэт.
Хотел вернуться к писательству, но заметил на бумаге приписку под стихом. И надо бы возмутиться, поругать непутевого балалаечника. Но губы сами собой расползались в улыбку. И никаких сомнений не оставалось. Под стихотворением было написано всего одно слово: «Любит».