[russian-classic]

Автор: Meiji
Пэйринг или персонажи: Николай Клюев / Сергей Есенин
Рейтинг: PG-13
Жанры: Слэш (яой), Ангст
Предупреждения: OOC
Размер: Драббл (871 слово)

(я как-то впервые пишу по реальным людям, тем более по поэтам)


От Есенина тогда пришло первое письмо, и, казалось, столько времени прошло с того момента, как Клюев посмеивался над простотой и наивностью стихов молодого поэта. Завертевшие их листья переписок, слова стихов со сцены заставили терять счет дням, месяцам, годам. Все летело вперед так стремительно, что едва успевало отдаваться в сердце. Чувства загорались яркими вспышками, которые для Сергея оказывались лишь огоньком от спички, а для Николая – огромным всполохом огня, оставившим ожог на душе, что болел до последнего вздоха.

Больше всего Николай боялся, что Сережа, его горячо любимый Сережа уйдет во власть своего переменчивого сердца к новым возлюбленным, любовь к которым будет длиться пару поэтических мгновений. Что он уйдет, не оставив записки или своего нового адреса, а через несколько лет встретится с ним случайно на улице и воскликнет: «Боже, как долго мы не виделись!» Это было бы для Клюева самым страшным. Он не хотел терять своих чувств к нему, своей всепоглощающей любви, пусть и так они причиняли ему достаточно боли.

Он был окончательно и бесповоротно влюблен в юношу с непослушными кудрями пшеничного оттенка и огромным сердцем. Есенин был для него чистым и светлым, каких бы глупостей ни творил, какими обидными словами иногда бы ни бросался, как бы громко ни хлопал после себя дверью.

Николай всегда чувствовал, что не может на него злиться, и это было обидно до невыплаканных слёз, зато он срывался почти на всем остальном. Кричал, метал и рвал в клочья, облегчая свою истерзанную ревностью душу, а потом каялся в грехе и моментально стихал, едва Сережа оказывался рядом и говорил ему что-то или посылал записку о том, что с ним всё хорошо, и совсем не надо искать его по старым кабакам неизвестно с какими собутыльниками.

Он когда-то спаивал Сережу коньяком и чувствовал себя демоном, когда обнимал его опьяневшего и гладил его волосы, когда он засыпал своим охмелевшим сном. Совсем скоро у Николая не осталось способов часто держать его за руку, сидеть за одним столом, читать на одной сцене стихи и спать, укрываясь одним одеялом.

Затем после каждый череды расставаний, споров и недопониманий Сережа вновь улыбался ему, и от этого по телу пробегала волна нежности, а сердце чувствовало, что не всё здесь так просто. Он всегда так улыбался тем, кто ему нравился и кого он хотел, но никак не мог оставить. Этих людей становилось все больше, и Николаю доставалось все меньше внимания, грозясь вскоре совсем этого лишить. Даже Сережа все чаще пил с другими.

- Не уходи, Сереженька, к ней, - просил он, словно ребенок, хотя всегда был старше него. Но Есенин всё чаще и чаще переставал его слушать, и Клюев оставался один в пустой петроградской квартире с гулом уходящих шагов, отдающим в сердце. А потом и стихи его перестали быть нужными Сергею, и наставления и просьбы оказались вконец пустыми.

«Если всё будет очень плохо, и оставят тебя друзья твои, знакомые, которые окружают сейчас тебя, мой милый, то знай, что ты всегда можешь прийти ко мне. Я всегда буду верен тебе», - писал он Сергею и с замиранием ждал ответов на все свои письма, а получал короткие фразы или совсем ничего.

А потом его совсем сложно было узнать. «Как будто грязи на тебе налипло от всей этой Москвы и Петрограда…», да так, что и лица почти не увидеть. Он всё мерк и тонул в отвратительном вине, задирал пьяную голову к серому солнцу, выкрикивая о том, как он славен и велик. У Николая в груди отдавало печальным отзвуком боли за всё то, что растерял прекрасный рязанский поэт в городах, хмеле и дешевых женщинах. Какими страшными были все сны, какой липкий ужас охватывал Клюева тогда, когда он просыпался от каждого кошмара, где был его Сережа.

- Забери меня из этого круговорота адового.

Николай хотел, чтобы Есенин так сказал, когда бы возвращался снова, уже насовсем, вдоволь нагулявшись и хлебнув с лишком отвратительно-горького. И в такой бы момент Николай больше всего желал утереть одинокую слезу отчаяния со щеки Сережи и пообещать, что всё снова будет прекрасно.

Но Есенин так и не сошел с бешеной пляски адского круга. И в последний раз, читая Клюеву свои стихи в тёплой, вязкой тишине, казалось, что по этому он так давно и безумно скучал, но никак не мог выбраться. Тогда и правда могла появиться надежда, что все желания и предположения Клюева о возвращении Сережи обязательно сбудутся.

А потом пришла телеграмма о смерти поэта, и внутри всё разнеслось вдребезги.

- Николай Алексеевич, это же Вы? – спрашивал его кто-то на похоронах Сережи. Кто-то из его новых друзей, пропитанных Москвою или Ленинградом насквозь, что становилось тошно. – Сергей говорил о Вас, как о старом друге и наставнике.

До бесед тогда не было никакого дела. И после похорон, где Николай стоял не так уж близко к гробу, он больше не хотел говорить о Есенине, пряча внутри себя все клубки чувств. Даже после смерти Сергей казался ему то страшным демоном, которого он ругал, то ангелом, которого всегда любил. Он мог подобрать тысячи слов для его описания, но не мог сказать и фразы о своем настоящем отношении к рязанскому поэту.

От самого первого письма до собственной смерти пронес он нежный трепет в своей душе перед именем, которое принадлежало только ему одному – никаким женщинам, никаким читателям и никаким случайным собутыльникам – только ему.

С тобой бы лечь во честной гроб,
Во желты пески, да не с веревкой на шее!..
Быль иль небыль то, что у русских троп
Вырастают цветы твоих глаз синее?