Фэндом: Достоевский Ф.М., «Бесы»
Название: Ветер в ноябре
Автор: Нигилист Обсессивный
Персонажи: Николай Ставрогин/Петр Верховенский
Рейтинг: PG-13
Размер: Мини
Описание: страдания, бедняжка Верховенский - всё как обычно.
читать дальше Было семь часов вечера. Николай Всеволодович сидел один в своем кабинете, - комнате им еще прежде излюбленной, высокой, устланной коврами, уставленной несколько тяжелою, старинного фасона мебелью. Он сидел в углу на диване, одетый как бы для выхода, но, казалось, никуда не собирался, на столе пред ним стояла лампа с абажуром. Взгляд его был задумчив и сосредоточен, не совсем спокоен; лицо усталое и несколько похудевшее.
Скоро он забылся совсем. Проспал он долго, более часу, и все в таком же оцепенении: ни один мускул лица его не двинулся, ни малейшего движения во всем теле не выказалось; брови были все так же сурово сдвинуты. Но он вдруг открыл глаза и, по-прежнему не шевелясь, просидел еще минут десять, как бы упорно и любопытно всматриваясь в какой-то поразивший его предмет в углу комнаты, хотя там ничего не было ни нового, ни особенного. В это мгновение кто-то три раза стукнул в дверь.
- Это ты, Алексей Егорыч? -- спросил Ставрогин.
- Нет, это всего только я, - Петр Степанович тотчас же вбежал в кабинет.
- Вам нельзя быть здесь, - как можно небрежнее выпустил Николай Всеволодович. Петр Степанович быстро посмотрел на него.
- Вы меня измучили, - проговорил он, потупясь, тихим полушепотом, - зачем вы не приходили?
- Вы так уверены были, что я приду?
- Да, постойте, я бредил... может, и теперь брежу... Я вас слишком давно ждал, я беспрерывно думал о вас. Вы единый человек, который бы мог... Я слишком долго вас ждал!
Исступление его доходило до бреду; Николай Всеволодович нахмурился и как бы стал осторожнее.
- Я вас не мог принять нынче ночью, несмотря на вашу записку. Я хотел вам сам написать, но я писать не умею, -- прибавил он с досадой, даже как будто с гадливостью.
Петр Степанович искоса рассматривал его со своего места.
- Я с самыми открытыми объяснениями, в которых нуждаюсь главное я, а не вы, -- это для вашего самолюбия, - но в то же время это и правда. Я пришел, чтобы быть с этих пор всегда откровенным. Я, например, ужасно самолюбив. Я мнителен и обидчив, как горбун или карлик, но, право, бывали со мною такие минуты, что если б случилось, что мне бы дали пощечину, то, может быть, я был бы даже и этому рад. Говорю серьезно: наверно, я бы сумел отыскать и тут своего рода наслаждение, разумеется, наслаждение отчаяния, но в отчаянии-то и бывают самые жгучие наслаждения, особенно когда уж очень сильно сознаешь безвыходность своего положения. А тут при пощечине-то - да тут так и придавит сознание о том, в какую мазь тебя растерли. Видите, видите, как я стал теперь откровенен! Ну-с, угодно вам выслушать?
В горячке речи он приблизился к Ставрогину вплоть и стал было хватать его за лацкан сюртука (ей богу может быть нарочно). Ставрогин сильным движением ударил его по руке.
- Я ничего не умею, но не отгоняйте меня от себя! - сжал он его в объятиях, и слезы покатились из глаз его.
- Да что с вами? -- вскричал Ставрогин. - Вы ко мне пристаете почти что с заграницы. То, чем вы это объясняли мне до сих пор, один только бред.
- А знаете, вы ужасно сегодня вскидчивы; я к вам прибежал с открытою и веселою душой, а вы каждое мое словцо в лыко ставите; уверяю же вас, что сегодня ни о чем щекотливом не заговорю, слово даю, и на все ваши условия заранее согласен! - залепетал Петр Степанович. - Теперь во всем ваша полная воля, то есть хотите сказать да, а хотите, скажете нет. Вы не сердитесь, что я так?
- Нет, не сержусь.
Петр Степанович улыбнулся искривленною улыбкой:
- Вам любопытно, почему я так откровенен? Да именно потому, что все теперь переменилось, кончено, прошло и песком заросло. Я вдруг переменил об вас свои мысли.Я только про то, что я серьезно к вашим услугам, всегда и везде и во всяком случае, то-есть во всяком, понимаете это?
Он действительно проговорил серьезно, совсем другим тоном и в каком-то особенном волнении, так что Николай Всеволодович поглядел на него с любопытством.
- Вы говорите, что обо мне мысли переменили? -- спросил он.
- Я переменил об вас мысли в ту минуту, как вы после Шатова взяли руки назад, и довольно, довольно, пожалуйста без вопросов, больше ничего теперь не скажу.
- - Ступайте вон от меня, я не хочу сидеть вместе с вами.
- Что вы со мной делаете? -- пролепетал он, схватив Ставрогина за руку и изо всей силы стиснув ее в своей. Тот молча вырвал руку.
- Это... это... чорт... Я не виноват ведь, что в вас верю? Чем же я виноват, что почитаю вас за благороднейшего человека, и главное толкового... способного, то есть, понять... чорт...
Бедняжка, очевидно, не умел с собой справиться.
- О, если только это! - крикнул он, хватая его за локоть. - Вы именно таков, какого надо. Мне, мне именно такого надо как вы.
Николай Всеволодович вдруг стряс с себя его руку и быстро к нему оборотился, грозно нахмурившись. Петр Степанович поглядел на него, улыбаясь странною, длинною улыбкой. Все продолжалось одно мгновение.
- Чорт вас возьми! Вы мне в самом деле даете идею!
- Какую? -- вскочил Петр Степанович.
- Хотите ко мне? -- предложил Николай Всеволодович.
- То есть, я ведь ничего определенного, - вскинулся вдруг Петр Степанович, как бы защищаясь от ужасного нападения. Он видимо был поражен.
- Что ж, может быть и так, - засмеялся Ставрогин, но глаза его сверкали.
- Не пугайте меня! - завопил он и, быстро вскочив с места, откачнулся назад, так что стукнулся спиной об стену и как будто прилип к стене, весь вытянувшись в нитку. Так прошло секунд пять; выражение дерзкого недоумения сменилось в лице Николая Всеволодовича гневом, он нахмурил брови и вдруг... Раздался испуганный вскрик и звук пощечины. В тот же миг послышался другой ужасный удар, затем третий, четвертый, все по щеке. Петр Степанович ошалел, выпучил глаза, что-то пробормотал и вдруг грохнулся со всего росту на пол.
Ни один мускул не двинулся в лице Ставрогина. Петр Степанович хрипел в беспамятстве. Тот как-то преловко схватил его за руки, повернул, подвернул под себя и начал, как говорится, "душить" жертвочку.
Петр Степанович вздрогнул; оба глядели друг на друга. Одно мгновение тот думал было бороться, но почти тотчас же догадавшись, что он пред своим противником, напавшим к тому же нечаянно, -- нечто в роде соломинки, затих и примолк, даже нисколько не сопротивляясь. Петр Степанович, конечно, знал, что рискует, пускаясь в такие выверты, но уж когда он сам бывал возбужден, то лучше желал рисковать хоть на все, чем оставлять себя в неизвестности. Какая-нибудь идея о своей собственной безопасности менее всего могла придти теперь в его голову, занятую совсем другим. Вдруг горячий, долгий поцелуй загорелся на воспаленных губах его, как будто ножом его ударили в сердце. Петр Степанович в первое мгновение даже осекся:
- Помилуйте, я... да я что же... я всегда...
- Довольно, - оборвал Ставрогин. - Знаете, я вас очень люблю.
- Я не знаю, я... теперь... - несколько уже нетерпеливо шевелился Петр Степанович.
- Ничего, -- усмехнулся наконец Николай Всеволодович.
Затем произошло нечто до того безобразное и быстрое, что Петр Степанович никак не мог потом уладить свои воспоминания в каком-нибудь порядке.
Он дрожал как лист, боялся думать, но ум его цеплялся мыслию за все представлявшееся, как бывает во сне. Как будто что-то шаталось в его голове и само собою без воли его выливалось из души. Изредка вздрагивал он всем телом мучительною, лихорадочною дрожью. Наконец стало как бы мешаться в его глазах; голова слегка начала кружиться; жар поочередно с морозом пробегал по спине.
- Довольно, довольно, - все повторял Петр Степанович, - я не могу терпеть более, не могу, не могу!
Он был в исступлении, в отчаянии, в поту. Сердце его стукало, и дыхание спиралось в груди. Все мысли его кружились теперь около одного какого-то главного пункта, -- и он сам чувствовал, что это действительно такой главный пункт и есть и что теперь, именно теперь, он остался один на один с этим главным пунктом, -- и что это даже в первый раз после этих двух месяцев. Он слабо вскрикнул и лишился чувств...
Дело было кончено. Петр Степанович пошевелился, приподнял голову, сел и бессмысленно смотрел пред собою.
- Вы, кажется... страдаете? - спросил Ставрогин после минутного молчания и с некоторою осторожностию.
Петр Степанович молчал и держал себя как-то не по-обычному серьезно.
- Я по глазам вашим вижу, что вы всего от меня ожидали, только не этого, -- чуть-чуть усмехнулся Николай Всеволодович.
Петр Степанович забеспокоился.
- Знаете, -- заторопился он вдруг чрезмерно, каким-то вздрагивающим и пресекающимся голосом, -- знаете, Николай Всеволодович, мы оставим насчет личностей, не так ли, раз навсегда? Вы, разумеется, можете меня презирать сколько угодно, если вам так смешно, но все-таки бы лучше без личностей несколько времени, так ли? Вы... вы знаете... Ах, бросим лучше обо мне совсем, совсем! Ставрогин, для чего я осужден в вас верить вовеки веков?
Николай Всеволодович пристально и холодно посмотрел на него:
- Только записок больше ко мне не пишите, прошу вас.
Настроение духа Петра Степановича было ужасное. Он уходил тихо, как-то особенно неуклюже приподняв сзади плечи, понурив голову и как бы рассуждая о чем-то сам с собой. Кажется, он что-то шептал. До двери дошел осторожно, ни за что не зацепив и ничего не опрокинув, дверь же приотворил на маленькую щелочку, так что пролез в отверстие почти боком. Он воротился домой часу уже в одиннадцатом ночи, в ужасном состоянии и виде; ломая руки, бросился ничком на кровать и все повторял, сотрясаясь от конвульсивных рыданий: "Это не то, не то; это совсем не то!"
***
Ветер шумел и качал вершинами полуобнаженных деревьев, узенькие песочные дорожки были топки и скользки. Ставрогин замолк и вдруг впал опять в давешнюю задумчивость. Это происходило точно припадками, уже в третий раз. Минуты две он простоял у стола в том же положении, по-видимому, очень задумавшись; но вскоре вялая, холодная улыбка выдавилась на его губах. Он медленно уселся на диван, на свое прежнее место в углу, и закрыл глаза, как бы от усталости.