[russian-classic]

Автор: Hikigaeru
Название: Коньяк и порох
Фандом: RPS, Р. Ивнев "Жар прожитых лет"
Рейтинг: R
Пейринг: Петр Лукомский/Рюрик Ивнев
Категория/жанр: исторический слэш
От автора: эта зарисовка основана на одном из реальных эпизодов мемуаров Р. Ивнева "Жар прожитых лет". Повествование ведется от его лица. Присутствуют отсылки к некоторым современным и не очень произведениям. Если кратенько: действие происходит летом 1919 г., когда как сотрудник Наркомпроса Рюрик Ивнев в составе агитпоезда Луначарского приезжает в Крым, еще занятый в тот момент красными.
Иллюстрации:
Рюрик Ивнев
f4.s.qip.ru/ymgUQVst.jpg

А так, на взгляд автора, мог выглядеть комиссар Лукомский
f4.s.qip.ru/7FlHWt5D.jpg


- Оставайтесь у нас, в городе ночью небезопасно, - голос у политического комиссара Петра Ильича Лукомского был звучным, глубоким, но при этом не низким, с легкой хрипотцой (от частого курения, должно быть).
Я не знаю, из дворянской ли семьи, подобно мне, происходил этот человек или нет, но некоторый аристократизм в нем ощущался несомненно. То, с какой резковатой хищной грацией он двигался, то, как легко и плавно ложились и на клавиши рояля («Позвольте, я сыграю Генделя»), и на рукоять тяжелого нагана его красивые тонкие пальцы и каким изящным и в тоже время небрежным движением подносили ко рту папиросу…
Зная какое потрясающее по своей силе впечатление на меня произвел Лукомский, легко представить мое смятение, когда в ответ на вопрос, где же я лягу, ведь в комнате только два спальных места, услышал: «С Петей».
Я, помню, залился краской и принялся убеждать Петникова и Лукомского, что мне не составит никакого труда добраться до гостиницы, что еще не поздно (было, меж тем, двенадцать ночи) и т. д.
- Симферополь на военном положении, - комиссар покачал головой и отбил по накрытому чистой, но прожженной в нескольких местах скатертью столу замысловатый ритм. – Первый же патруль вас задержит для выяснения личности…
Окатив Петникова (по вине которого я засиделся в гостях так долго) полным негодования взглядом, я вынужден был смириться с создавшимся положением и позволить снова усадить себя за стол.
Лукомский и Петников разлили себе коньяк и пытались уговорить выпить и меня, но не преуспели.
Глотая горячий сладкий чай и отвечая на расспросы комиссара о Москве и о моей работе в Наркомпросе, я не мог отказать себе в удовольствии касаться взглядом его машинально поглаживающих рюмку пальцев и заворожено следить за тем, как изгибаются в улыбке его тонкие губы, - нечастой, но такой магнетической улыбке, за которую я готов был простить этому человеку решительно все.
- Вы, как я вижу, не жалуете спиртное… - заметил Лукомский, нашаривая что-то в кармане накинутой на спинку стула кожаной куртки. – В таком случае, могу предложить вам нечто более подходящее.
И он жестом фокусника достал и подвинул ко мне маленькую жестяную коробочку, полную белого порошка.

Когда спустя некоторое время я извинился и, сославшись на усталость, покинул компанию, пройдя в соседнюю комнату, где стояла кровать Лукомского, то, конечно, был слишком взвинчен, чтобы сразу уснуть.
Настойчивый запах табака, царивший в комнате и исходивший даже от свежих простыней, каждую секунду напоминал – я нахожусь в чужих владениях. Владениях привлекательного мужчины, чье присутствие рядом неизменно вызывает во мне томительную дрожь, заставляет искать его случайных прикосновений и одновременно – страшиться их, мучительно краснея и вспоминая, как он сам вспыхнул, когда я накануне в благодарность за помощь преподнес ему охапку великолепных темно-бордовых роз…
Когда усталость и напряжение все-таки взяли свое, я, провалившись в царство Морфея, увидел совершеннейшую несуразицу – будто бы в костюме Адама карабкаюсь на почти отвесную скалу. Обнаженные ступни скользили по камням, так я едва удерживался от падения вниз, изо всех сил вцепляясь пальцами в торчащие из породы корни. Впереди же меня поднимались Есенин и Мариенгоф, оба безупречно одетые, в щегольских цилиндрах, с тросточками в руках. Они спокойно и уверенно шагали вверх по отвесной поверхности, время от времени оборачиваясь и тыча в меня пальцами с громким издевательским смехом: «Побирушка!». «Позвольте, господа…» - начал было я, возмущенный таким поведением старых приятелей, но замолчал на полуслове, ибо скала затряслась, загудела, а вслед за тем с вершины с ужасающим грохотом посыпались камни…
Я вздрогнул и. едва не скатившись с кровати, распахнул глаза, ничего не понимая. Снова громыхнуло, теперь уж точно наяву. Это, несомненно, был пистолетный выстрел. За ним последовали еще два или три, а потом дверь в комнату с шумом распахнулась, и я, ничего не понимающий спросонья, увидел на пороге Петра Лукомского с дымящимся маузером в руке.
Вид у него был, надо сказать, совершенно дикий – глаза блестели в полумраке, волосы всклокочены, рубашка распахнута на груди, в свободной руке бутылка коньяка.
- Corrige praeteritum, praesens rege, cerne futurum...* - изрек он, застыв в дверях и чуть покачиваясь.
Не успел я испугаться, как он сделал большой глоток и, отбросив бутылку в сторону, шагнул к постели и тяжело опустился на край (пружины при этом жалобно запели), стаскивая сапоги.
Я поспешил отодвинуться к самой стене и теперь, проклиная про себя Петникова, инициатора этой ночевки, лежал там, скрючившись под одеялом и боясь шелохнуться. Ведь кто знает, не примет ли комиссар в горячке меня за пробравшегося в дом белогвардейца…
Но нет – к моему облегчению, маузер он положил на стол и больше не буйствовал, спокойно вытянувшись рядом со мной. И тогда я снова проклял Петникова – за эту пытку, потому что хоть я и постарался занять противоположную сторону кровати, но и там не мог не ощущать исходящего от Лукомского пьянящего жара, обволакивающего и лишающего рассудка.
От него пахло порохом и коньяком и. пожалуй, потом, и я вдыхал этот запах, впитывая его в себя как губка, и слушал его учащенное дыхание, все сильнее погружаясь в это безумие, осознавая, что мое тело больше мне не подчиняется…
Когда его жаркая ладонь дотронулась до моих бедер, слегка сжимая, я не сдержался и издал длинный вздох.
- Ивнев, вы не спите?.. – негромкий голос Лукомского был хриплым и словно шероховатым.
- Нет, как видите, - сдавленно проговорил я, чувствуя, как его рука спускается чуть ниже и начинает оглаживать меня сквозь белье, и выгибаясь навстречу этим движениям.
Вскоре мы с ним посрывали друг с друга оставшуюся одежду и оказались прижаты друг к другу, оба совершенно обнаженные, разгоряченные до предела, и я, измученный невыносимой сладостью, которую доставляли мне его сжимающие, поглаживающие пальцы, чувствуя животом его каменную твердость, мощь и пульсацию, умолял взять меня, взять немедленно, взять как последнюю шлюху, и пил дыхание со вкусом коньяка и папирос с его губ, слизывая с полоски усиков над верхней губой капли пота.
Раз за разом, когда его бедра ударялись о мои, я не мог сдержать вскриков и был вынужден кусать подушку, чтобы как-то приглушить их, и, едва Лукомский отстранялся, подавался назад, отчаянно желая ощутить его в себе еще глубже, еще сильнее, до упора, до последнего предела, за которым - только невыносимо долгое, мучительно прекрасное падение в бездну.

Утром мы никак не обмолвились о происходившем ночью. Молчал, к счастью, и Петников, несомненно слышавший всё.
В тот день мы с ним покинули Симферополь, чтобы отправиться в Евпаторию и провести несколько дней у моря. Эти дни растянулись в месяц, а потом, вернувшись в Симферополь, я узнал, что власть перешла к деникинцам, и принялся ломать голову над тем, как мне покинуть ставший враждебным Крым.
Но это уже другая история.



* Исправляй прошлое, руководи настоящим, предусматривай будущее (лат.)