[russian-classic]

Название: Есть еще жизнь!
Автор: Koi suru Akuma
Фэндом: Достоевский Ф.М. «Преступление и наказание»
Персонажи: Разумихин/Раскольников, Настасья
Рейтинг: NC-17
Жанры: Ангст, Психология, Философия, PWP
Описание: Что ж? Я ведь сам выбрал свой путь. Но нет места для него на этом пути. Или может… забыть? Что? Его или путь? Ведь разве смогу ли я утверждать, что ради будущего можно жертвовать жизнями, имея при этом жизнь, которой сам пожертвовать не смогу?


Совершенно измученным и разбитым проснулся Раскольников сегодня в шестом часу утра. Голова его гудела, будто то и не голова вовсе, а медный колокол, тяжелый и неподъемный, как те, что творят бой на колокольнях церквей. Молодой человек не мог когда-либо ранее даже представить, что пробудится в столь нехорошем самочувствии. Причиной сего были сны, что преследовали его на протяжении недели с того самого дня, как совершил он свое преступление. Стоило Раскольникову сомкнуть веки в ожидании покоя, перед взором его вновь вставала старуха. Она сидела на покосившемся стуле в уголке, скрючившись и склонив низко простоволосую голову. Он высвобождал из петли под плащом топор и начинал изо всей силы бить старуху по голове. Его одолевало бешенство. А старушка сидела и смеялась, - так и заливалась тихим, неслышным смехом, что с каждым ударом топора становился громче. Так каждое утро просыпался Раскольников в холодном поту, помертвев от ужаса. А затем вскакивал с постели, словно одержимый, кидался в угол, где находилась дыра в обоях, где, как ему казалось, еще могли остаться вещи: будь то коробочка с серьгами или окровавленная бахрома. Наверное, если б Родион знал о последствиях, он так и не решился бы в тот вечер позвонить в двери Алене Ивановне. Рассудок его был затуманен, и с каждым днем все хуже. Не было больше мочи бороться с накатывающимся страхом, и тот вырывался наружу дрожью и неутихающим ознобом. Жажда мучила его.
- Настасья! – проговорил он с усилием, смыкая глаза и оборачиваясь от стены.
- Эк ведь спит! – вскричала она с негодованием, войдя в коморку, - и все-то он спит! Да ты болен, что ль?
Раскольников приподнялся было. Голова его болела; он встал было на ноги и упал опять на диван.
- И впрямь болен, - сказала Настасья, склонившись над ним. – Принести тебе что-нибудь, аль нет?
- Воды, - произнес Раскольников хрипло, вновь оборачиваясь к стене.
- Может чаю-то?
- После, - отозвался он и замолк.
Через время она вновь вошла со стаканом воды. Сделав пару глотков, Раскольников почувствовал себя лучше, но озноб никак не желал уходить. Настасья вышла, напоследок бросив на Родиона обеспокоенный взгляд.
Около двух часов пополудни пришел Разумихин. Взор его был чем-то глубоко опечален, губы плотно сжаты. Единственное, что обрадовало Раскольникова, было то, что Разумихин наведался к нему без Зосимова. Он приподнялся и в этот раз сел, но ничего не сказал ему и глядел в землю.
- Родя… - начал Разумихин, беря того за руку, и вдруг вскричал, - да ты горишь! Настасья! Почему вы до сих пор не сделали ему чаю? Разве можно, ответьте мне, оставлять человека со столь сильным жаром одного? Я решительно не могу понять, почему вы не вызвали врача немедленно!
– Не надо врача звать! – выкрикнул Раскольников, мгновенно вскакивая на ноги. – Я совершенно здоров!
Однако Разумихин усадил его обратно, сжав его плечи сильными руками.
- Тебе нельзя вставать. Родя, ну как же здоров? Как же без врача? Ты просто бредишь – это из-за жара. Успокойся, ляг, поспи…
- Не зови врача, - вдруг произнес Раскольников вполне спокойно, чем заставил Разумихина слегка отпрянуть от неожиданности.
- Ладно, - нехотя согласился он, - но в таком случае, я останусь здесь. И если твое состояние ухудшится…
- Как пожелаешь, - оборвал его Родион, опускаясь на тонкую подушку, из которой уже вовсю лезли рыжеватые перья. Он и сам не заметил, как вновь заснул.
Старуха опять сидела на стуле. Огромный, круглый, медово-красный месяц глядел прямо в окна. Он стоял и ждал, долго ждал, и чем тише был месяц, тем сильнее стучало его сердце, даже больно становилось. И вновь занес он топор над старушкой, что вся так и колыхалась от хохота. Раскольников нанес удар и второй, но вдруг древко выскользнуло из дрогнувших пальцев, с громким звоном упал на пол окровавленный топор. Он бросился бежать, но вся комната уже полна людей, двери отворены настежь – и всё люди, все смотрят, притаились и ждут, молчат!.. Сердце его замерло, ноги не движутся, приросли…
Он закричал и проснулся. Вздрогнул от неожиданного крика задремавший на стуле Разумихин; за окном было темно – уж давно стояла глубокая ночь. Раскольников сел. Холодный пот каплями струился по спине его, отчего сорочка была мокрая. Разумихин не решался нарушить тишину, молча глядя на друга полными беспокойства глазами. Тот молчал. Проснувшаяся муха вдруг с налета ударилась о мутное стекло и жалобно зажужжала. В самую эту минуту Раскольников тихо произнес хриплым ото сна голосом:
- Почему ты все еще здесь?
- Я же сказал, что останусь на случай чего, - ответил Разумихин. – Тебе неладное приснилось? Ты кричал…
Он не ответил, лишь закрыл руками лицо с бледной, почти бумажной кожей. Вновь повисла тишина.
- Почему ты здесь? – вновь спросил Раскольников на этот раз в разы громче.
- Я ведь сказал давеча…
Родион вскочил с дивана, вцепившись Разумихину в горло.
- Не ври мне!! Ты следишь за мной, так?! Я никого не убивал, слышишь?! Не я убил старуху!!
- Родя… - Разумихин задыхался от цепкой хватки и, когда терпеть стало невыносимо, несильно ударил Раскольникова по лицу, надеясь привести того в чувство. Родион упал на диван, глухо охнув от боли. Бред отступил, и Раскольников обмяк, устремив взгляд в потолок с облупившейся побелкой.
- Родя, это… Откуда ты про Алену Ивановну знаешь-то?
- Настасья поведала, - через секундную заминку отозвался тот.
- Как же от Настасьи, коли я, едва ты заболел, сам взял с нее обещание, что она не скажет, дабы тебя не волновать.
Раскольников промолчал, вглядываясь в мрак за окном. «Разве может такое статься, чтоб я умер вместе с той старухой? Я должен был это знать, - думал он с горькою усмешкой, - и как смел я, зная себя, брать топор и кровавиться. Но я же ведь не человека убил, я принцип убил! Принцип-то я и убил, а переступить-то на иную сторону не преступил… Значит ли это, что я убил и себя? Только и сумел, что убить. Я хочу жить, но уж лучше будет и не жить вовсе. Хоть оттого, что заранее предчувствовал, что скажу себе это уже после того, как убью… Жив ли я сейчас?»
- Жив ли я? – повторил он вслух.
Разумихин не ожидал столь странного вопроса. Пересев на диван, он взял руку Раскольникова за тонкое, стремительно исхудавшее запястье, прикладывая ладонь к его же груди. Сердце билось спокойно и ровно.
- Что чувствуешь? – спросил Разумихин, заглядывая другу в глаза.
- Ничего, - ответил Раскольников. Он чувствовал размеренное биение собственного сердца, однако оно не значило для него ничего. Стрелки тоже движутся, но, несмотря на это, часы не становятся от этого живыми. Неожиданно его рот накрыли чужие губы, мягкие и горячие. Сердце пропустило удар. «Сон ли это? Или вновь я брежу? Уж наверное, что брежу…» Мгновение спустя Разумихин отстранился, спросив:
- А теперь?
- Теперь… - Раскольников облизал сухие от жара губы, задумавшись на секунду, пытаясь понять, - теперь больно.
«И правда, невыносимо больно. Что-то грудь изнутри будто раздирает, от непонятного ощущения. Почему же больно-то? Разве не умерли все мои чувства вместе со мной, вместе со старухою ненавистной? Больно ли мне от того, что я убивец, или же… Есть ли разница нынче? Боль все же лучше, нежели смертная пустота». Раскольников как-то странно поглядел в глаза Разумихина и вдруг подался вперед, касаясь вновь его губ поцелуем. «Отвратительно ли то, что я делаю? Уж наверняка. Я сквернее и гаже, чем убитая вошь. О пошлость! О, подлость!.. Но разве может это сравниться с убийством? Да разве с эдаким ужасом хоть что-нибудь может сравниться? Следовательно, нет различий отвратительно это, али нет. Падать ниже уже некуда». Сомнения последние незамедлительно исчезли, и Раскольников обхватил слабыми руками шею друга, углубляя такой зажатый ранее поцелуй. Неприятно скрипнул диван под тяжестью навалившихся на него двух молодых людей. Вновь зажужжала потревоженная муха. Не чувствуя сопротивления, Разумихин осмелел, набрался решимости. Тишину огласил тихий выдох, когда горячая ладонь его пробралась Раскольникову под одежду, лаская грудь и впалый живот. Тело покорно отвечало на даруемое удовольствие. Родион тяжело дышал и метался на простыне, словно в приступе лихорадки. Он не мог понять, что толкнуло его на столь необдуманные действия; он плохо теперь помнил себя. Однако спина сама прогибалась дугой, до тихого хруста в позвонках, а из груди то и дело вырывались низкие гортанные стоны. К тому времени, как Разумихин лишил друга одежды, плоть его напряглась и затвердела. Широко разведя ноги Раскольникова, он поднес пальцы к его припухшим от поцелуев губам, проталкивая их тому в рот. Затем приблизил влажные пальцы меж ягодиц Родиона, мягко коснувшись ими разгоряченной кожи. Крупная дрожь сотрясла Раскольникова, и тело его напряглось от боли, от вторжения внутрь этих самых пальцев. Рука Разумихина ощутимо сжала его плоть, и он, вновь застонав, чуть расслабился, позволяя пальцам глубже проникнуть в него. Затем они исчезли и Разумихин, расстегнув брюки, тесно прижался бедрами между расставленных ног Родиона. Раскольников шумно выдохнул, ощутив упершуюся в его тело головку плоти Разумихина. Стало вдруг страшно, но, как и тогда, в тот момент, когда он занес топор для убийства, сейчас отступать было поздно. Он плотно сомкнул веки. Разумихин вошел медленно, колеблясь между желанием насладиться близостью сполна и нежеланием причинять Родиону боль. Раскольников закричал, переходя на стон. Больно было. Зато он впервые за долгое время ощущал себя живым. Живым, а не существующим – это вызвало у него странный восторг. Губы затряслись от диковатого беззвучного смеха; он едва подавил желание захохотать в голос. «Я жив! Довольно! Прочь миражи, прочь напускные страхи, прочь сновидения!.. Есть жизнь! Разве я сейчас не жив? Не умерла еще моя жизнь вместе с жалкою старухой!..» Толчки становились сильнее, судорожно билось сердце, неистово колотясь о ребра. По истечении короткого времени Разумихин громко застонал, пробираемый дрожью. Теплое вязкое семя разлилось внутри Раскольникова, доводя и его до вершины наслаждения. Разумихин вышел из него и, бережно вытерев собственной рубашкою остатки белесой жидкости, укрыл одеялом расслабленного друга. Или же теперь любовника? Скорее все же любовника, чем друга. Губ его коснулась улыбка. Раскольников снова начинал засыпать.
- Я люблю тебя, Родя… - тихо произнес Разумихин ему на ухо.
Короткий кивок послужил ему наилучшим ответом. Родион развернулся к стене. «Наконец я понял, отчего эта боль. Что ж? Я ведь сам выбрал свой путь. Но нет места для него на этом пути. Или может… забыть? Что? Его или путь? Ведь разве смогу ли я утверждать, что ради будущего можно жертвовать жизнями, имея при этом жизнь, которой сам пожертвовать не смогу? Все же тварь я дрожащая… И смерть старухи напрасной оказалась. Зато я вновь обрел смысл существовать дальше. Пусть я и тварь, пусть я вошь раздавленная, но я тоже любить умею. Я хочу любить. Хочу жить дальше. А разве это не является будущим?»