[russian-classic]

Название: Предчувствие
Фандом: ВиМ
Пейринг: Николай Ростов/Николенька Болконский; Пьер Безухов/Николенька - промелькнуло намеками
Рейтинг: PG-13
Размер: мини


Все книги, которые выписывал и покупал Николай, ровными рядами стояли на полках в шкафу, в его кабинете. Один к одному жались темные, с позолоченными надписями корешки, и из каждого тома выглядывали одна-две закладки – Николай вовсе не обращал внимания на значительные исторические даты, всяческие перевороты и прочие глупости, как он их называл. Зато если попадались в книге замечательные места, говорящие о крестьянах, или об охоте, или об урожаях на той или другой земле – закладывалась на этих страницах какая-нибудь бумажка. И сам Николай, может быть, вовсе забывал об этих закладках и не возвращался к ним никогда, но в уме его сохранялось все написанное, и тем более закреплялось, что он не уставал говорить и советоваться с мужиками, заниматься хозяйством и выезжать на охоту.
Николенька осторожно погладил кончиками пальцев корешок одной книги, которая невесть отчего приглянулась ему. Почти не сознавая, что делает, вытащил ее из тесного ряда других и беззвучно раскрыл где-то на середине – в книге говорилось об английском парламенте и об Английской гражданской войне, и Николенька, весь погрузившись в чтение, удивился отстраненно тому, что на полях такой увлекательной книги не было ни одной пометки. Однажды он попросил – весь заливаясь краской смущения – у дяди Пьера одну из его книг; она оказалась о науке, и Николенька мало что понял, зато какими говорящими, интересными знаками, заметками, словами был испещрен весь текст! То простая бороздка от ногтя, то неровное быстрое подчеркивание, восклицательные и вопросительные знаки и странные, ученые слова… дядя Николай никогда не писал так в своих книгах, говоря, что для своих детей он хотел бы сохранить нетронутую, превосходную библиотеку. Но Николеньке отчего-то казалось, что дядя Николай вовсе не читал своих книг, а как будто сразу выхватывал те отрывки, которые были ему интересны, закладывал бумажки и ставил тома на полки – и с тех пор больше не брал в руки уже пройденного.
- Опять ты здесь?
Николенька вздрогнул, торопливо захлопнул книгу и не удержал ее в затрясшихся руках – тяжелый том глухо ударил об пол; кровь прилила к лицу мальчика, и ему вмиг стало невыносимо жарко. Дядя Николай с его сумрачными, недовольными взглядами, твердой походкой и неприязнью в голосе неизменно производил странное впечатление на своего племянника, пугал и заставлял наворачиваться на глазах слезы гордости. Но отказаться от того, чтобы пробираться тайком в его просторный, весь пропитанный каким-то ощущением силы кабинет – Николенька не мог. Раз за разом манили его книжные полки, которые Николай без сознания, без намерения, но с необыкновенным чутьем подбирал из лучших произведений, тяжелый и широкий стол со множеством ящичков, ни один из которых не запирался на ключ – в одном были перья и чернилы, в другом – счета, бумаги, деловее письма – а других писем Николай попросту не получал… и теперь, стоя перед дядей с опущенной головой, Николенька не мог даже пошевелиться, чтобы поднять книгу – так пригвоздило к месту его осознание собственной слабости перед собой, перед дядей, перед самым этим кабинетом.
- Иди, уходи отсюда, - устало махнул на него рукой Николай, и Николеньку ожгло волной стыда, в глазах мучительно защипало, и мальчик нагнулся за книгой, стараясь скрыть непрошенные, неясно откуда взявшиеся слезы.
- Дядя, прости меня, я… - не найдя подходящих слов, Николенька протянул ему книгу, по-прежнему не поднимая головы, только худенькие плечи его поднялись и едва заметно вздрагивали.
Николай забрал книгу, скользнул взглядом по обложке и одними губами прочел: «История Англии» - пристально посмотрел на мальчика и равнодушно отложил книгу на стол, пожал плечами:
- Я тебя уже просил на все случаи вперед. Вижу, что отвадить тебя от этого кабинета невозможно… Почему бы тебе в кабинет Пьера не забираться? – в сердцах спросил он, не ожидая ответа, но у Николеньки вдруг перехватило дыхание, и он замер в глубокой задумчивости.
Кабинет дяди Пьера был свободнее и как будто светлее, чем кабинет дяди Николая – у Пьера Николенька бывал только пару раз, когда нарочно просил разрешения. Там было много научных книг, на столе лежали журналы и газеты, а ящики стола всегда были заперты; и в воздухе витали доброта и простодушие дяди Пьера, Николеньке нравилось это, но с удивлением он должен был признать, что тяжелый крепленый воздух в кабинете дяди Николая заставлял его дышать чаще и глубже и впитывать торопливо все здесь увиденное.
- Ты слышал меня, Nicolas? – только Николай во всей семье называл его так; Николенька вздрогнул и поднял блестящий глубокий взгляд на дядю. – Иди, я больше не держу тебя.
- Дядя, накажи меня, - сознание собственной вины накатило на мальчика, и он едва не расплакался, стоя, как целиком обнаженный, униженный равнодушным невниманием Николая, - пожалуйста, я заслужил…
Николай вдруг побледнел и отшатнулся от племянника, и Николенька, испугавшись того, что рассердил дядю еще больше, дрожащими маленькими руками взял его за руку и заглянул в глаза, силясь что-то сказать, но с мальчишеских губ срывалось только неконтролируемое частое дыхание. В темных глазах Николая отражалась какая-то необычайная, усиленная работа мысли, его взгляд изучал, врывался в самую податливую душу ребенка, искал что-то и, находя, сминал и подчинял себе; Николенька неосознанно сильнее вцепился в ладонь дяди, чувствуя, как подкашиваются от этого темного взгляда ноги.
- Стол, - выдавил наконец Николай хрипло, не отводя взгляда от бледного красивого лица мальчика, - обопрись руками на стол и стой спокойно.
Николай судорожно обвел взглядом кабинет и заметил стоящую в углу трость – тоненькая, изящная, даже щегольская – такими вещами обычно пользовался Пьер, когда желал произвести впечатление на знакомых по разным кружкам, что эта трость делала в его кабинете, Ростов не мог понять – в эту минуту сознание и вовсе отказывалось ему служить.
- Дядя… - прерывающимся голосом, приглушенно позвал Николенька, и Николай обернулся, сглатывая пересохшим горлом.
Мальчик уперся руками в стол, как и было велено, острые лопатки выступили под тканью сюртучка, и, поддаваясь наверное какому-то низкому инстинкту – у Николая, как от вина, потемнело перед глазами – прогнулась мальчишеская поясница вниз, призывая приступить к задуманному поскорее. Николенька, весь этот послушный, мягкий, как воск, чуткий и красивый Николенька был словно бы создан для… Николай одернул себя и на секунду прикрыл глаза, глубоко вздохнул и с размахом рассек тростью воздух. Мальчик вздрогнул от громкого свиста и задрожал так, что Николай заметил трясущиеся плечи и побелевшие, намертво вцепившиеся в столешницу худенькие пальцы.
Раздевать юного Болконского Николай не счел нужным – то ли боясь причинить слишком сильную боль, то ли предчувствуя, что не сможет справиться со своей горячностью и с увлечением – или уже наслаждаясь видом стройного, изящного в своем темно-синем костюме и в черных высоких сапожках Николеньки; Ростов сам боялся ответить себе честно. Он молча занес трость и, прежде чем нанести первый удар, легко провел ею по бедру мальчика – и Николенька, как в бреду, тихонько застонал и подался назад.
- Считай до десяти, - тихо приказал Николай и, дождавшись от Николеньки безвольного согласного кивка, замахнулся и ударил его.
Дверь в кабинет была не заперта, вся семья была дома, даже Пьер, приехавший накануне – он, кажется, возился в общей гостиной с маленькими детьми, что доставляло ему неизъяснимое удовольствие. А Николай размеренно, неторопливо и сильно порол Николеньку жесткой тростью, и маленькая частичка сознания, которая еще сохранялась в нем, радовалась тому, что мальчик даже не вскрикивал, а только тихо и жалобно всхлипывал да изредка постанывал, слабо, как раненный зверек, вздрагивал всем худеньким телом, вжимал голову в плечи – и Николай не мог понять, чего больше он видел в этом всем – страха, боли или нездорового, недоступного ребенку сладострастия.
- Десять! – вскрикнул Николенька и с последним ударом упал на колени и разрыдался, прекрасно выточенное его лицо было бледно, как полотно; не умея сдерживаться и не зная ложного стыда, не способный обмануть кого бы то ни было – он положил ладонь себе между ног и слабо выгнулся ей навстречу. Но, словно прорвавшись сквозь какую-то пелену, он открыл глаза и с отчаянием посмотрел на Николая. – Я теперь плохой человек, дядя? Недостойный? – прошептал он, ища взглядом ответ в лице Николая.
Но в ответном взгляде были только страх, неверие и восхищение. Ростов отбросил трость в сторону и едва удержался от того, чтобы не шагнуть к этому раздавленному и потрясенному мальчику, не вытереть его мокрое от слез лицо и не дать, наконец, волю ласке, которая постоянно рвалась из него к Николеньке слишком, недопустимо сильно.
- Если не хочешь, чтобы это повторилось – не заходи сюда, больше никогда не заходи, - угрожающе и сам себя боясь выдохнул Николай, с трудом отвел взгляд от стоящего на коленях юноши и вышел из кабинета, неосторожно громко хлопнув дверью.
Николенька проводил его лучистым взглядом, ясным и страдающим, какой бывал иногда у графини Марьи или у его матери; спустя некоторое время, пока затихали торопливые и гулкие шаги Николая, а слезы текли по лицу сами собой, он вдруг согнулся словно бы от страшной боли, мгновенно его поразившей, коснулся горящим лбом пола и глухо, негромко завыл. Ему хотелось ухватиться за что-нибудь зубами, чтобы избавиться хоть от толики своего страдания, хотелось бежать за дядей и просить прощения за то, что он сделал – Николенька ощущал это каким-то внутренним чувством – что-то страшное, хотелось пообещать, что он никогда больше не ступит за этот порог…
Но в кабинете дяди Николая оставалось слишком много интересных книг.
Николенька выпрямился и мягко повалился на бок, и лежа на полу жалко, горько, совсем по-детски заплакал.

Через гостиную быстро прошел хмурый и бледный Николай, дети на мгновение притихли, провожая его удивленными и испуганными взглядами, словно мимо прошла черная грозовая туча; Пьер и Наташа переглянулись недоуменно, и Пьер взмахнул большой рукой:
- Разве что Мари напомнила ему о нашей стычке, - он немного виновато пожал плечами.
- Коленька очень вспыльчив, но он скоро все забудет – такой у него характер, я не знаю, в кого он таким родился… Сейчас его лучше не задевать, а там – все пройдет, - мягко заверила мужа Наташа.
И Пьер, очевидно, слишком увлеченный своей обожаемой семьей, в ту же секунду забыл о промелькнувшем странном и мрачном предчувствии.