[Hikigaeru]

Автор: Hikigaeru
Фэндом: Кроссовер М.Булгаков "Белая гвардия", В.Крапивин "Бронзовый мальчик"
Пейринг: Алексей Турбин/Ник Таиров
Категория/жанр: slash, angst
Рейтинг: R
Размер: миди
Статус: закончен
Дисклеймер: Главные герои принадлежат своим создателям, отрывки из мемуаров - Туркулу.
Краткое содержание: Кинтель находит еще одно письмо Ника Таирова, написанное спустя 8 лет после первого, - своего рода исповедь подруге детства.
Комментарий автора: повествование основано на воспоминаниях генерал-майора А. В. Туркула "Дроздовцы в огне. Картины Гражданской войны. 1918-1920". Использованы некоторые реальные эпизоды, описанные им.


Не лебедей это в небе стая:
Белогвардейская рать святая
Белым видением тает, тает ...

Старого мира - последний сон:
Молодость - Доблесть
Вандея - Дон.

М. Цветаева "Лебединый стан"


«...Оля-Олюшка! Я молюсь, чтобы ты все-таки получила это письмо - не смотря на все трудности и препятствия. Если ты читаешь сейчас эти строки – значит, мое желание исполнилось…
Предвижу твое изумление, недоверие, может быть даже – страх, ведь последний раз я писал тебе с Крымского берега, накануне того дня, когда большевики должны были меня расстрелять.
Но ты, верно, узнала мой почерк? Конечно, он слегка изменился за прошедшие восемь с лишним лет, но все-таки ты видишь – это мои каракули, это действительно пишу тебе я, твой Ник, твой Том Сойер из Преображенска, оставивший тебе на память своего маленького двойника – Бронзового Мальчика (я, правда, до сих пор не знаю, нашла ли ты его…) Ну что, теперь-то не сомневаешься?..
Так много, неописуемо много хочется рассказать тебе, Оля! И, конечно, задать тебе тысячи вопросов – ведь все эти годы я с тревогой думал о тебе, навсегда оставшейся в Совдепии.
Человек, который привез тебе эту весточку от меня, - совершенно надежный, можешь полностью доверять ему. Однако ж, рассчитывать на то, что нам с тобою удастся постоянно поддерживать связь, увы, не приходится. А потому придется мне постараться уместить все в этом письме, так что усаживайся поудобнее и наберись терпения, - оно получилось весьма длинным.
Ты, верно, перво-наперво спросишь – каким же чудесным образом я спасся, как сумел избежать горькой и неминуемой, казалось бы, участи, назначенной мне?
Ведь иначе как чудом, это не назовешь… Хотя сам виновник моего счастливого спасения, сидя сейчас рядом, отнекивается, говоря, что было лишь невероятно удачное стечение обстоятельств, везение и так далее… Но стоп! Обо всем по порядку.
В сентябре 1920 года, примерно за месяц до того, как попал я в руки большевиков, атаман заднепровских партизан и двое мужиков из его отряда притащили в штаб нашей Дроздовской дивизии пойманных ими красных офицеров. У тех при обыске обнаружили приказ о наступлении, где были точно указаны маршруты движения большевистских войск.
- Поздравляю вас, господа, - сказал нам генерал Туркул. - Мы выступаем немедленно.
Мы кинулись седлать коней и через небольшое время уже неслись навстречу большевикам.
- Шашки вон! – закричал, приподнявшись на стременах, командир моего родного второго конного полка полковник Кабаров.
Я рванул сталь из ножен и пришпорил коня, который со ржанием понес меня в атаку. Рядом со мною вплотную скакали десятки, сотни моих соратников. Трудно передать, какое необыкновенное чувство меня переполняло…Общность, единение полное и неразрывное, словно сжатые в кулак пальцы! Слева от меня несся мой хороший приятель Саша Марков, всадник же, гарцевавший справа, поручик, был мне незнаком; должно быть, он был из тех, кого на днях прислали в нашу дивизию из разбитой Советами девятой.
В это время заиграла музыка. Над атакующей белой конницей понеслась мелодия мазурки… Свежий ветер бил в лицо, где-то сбоку серебрились трубы оркестра, сверкали шашки и, вплетаясь в глухой топот копыт, ржание, звон металла, все лилась и лилась мазурка Венявского.
На всем ходу налетели мы на ряды красной кавалерии. Я рубанул раз, другой…и вдруг от внезапной боли в плече едва не выронил шашку, едва успев перехватить ее в другую руку. В горячке боя я позабыл обо всем и вот теперь едва не поплатился – промедление чуть не стоило мне жизни. Меня прикрыл незнакомый поручик, у него оказалась молниеносная реакция, - шашка взлетела, а через мгновение я увидел валящееся с коня обезглавленное тело атаковавшего меня красноармейца…
Признаться, я, привычный ко многому, первый раз видел такое. Внутренне содрогнувшись, глянул на поручика – тот встретил мой взгляд (серые глаза его лихорадочно блестели) и улыбнулся хищной, какой-то совершенно безумной улыбкой. Кровь капала с клинка, алела на его белом мундире, конь грыз удила и бил копытами… Он, этот поручик, показался мне самим воплощением бога Марса, сошедшего на землю, чтобы помочь Белой Гвардии в её праведной Борьбе…
А над сошедшимися в схватке людьми все летела мазурка...

Рана моя, к счастью, оказалась поверхностной, хотя и болезненной, и после перевязки я отправился в штаб, где по случаю победы был накрыт скромный банкет.
Я сразу его заметил, и он, похоже, тоже узнал меня. Шагнув навстречу, протянул бокал с белым вином:
- Поручик Алексей Турбин
Я склонил голову и представился в ответ:
- Корнет Таиров. Никита Таиров…
Турбину было лет 30 (как выяснилось потом, моя догадка оказалась совершенно верна). Глядя на его приятное лицо с тонкими чертами, слыша его мелодичный чистый голос, невероятно трудно было узнать в нем того берсерка, который спас меня в горячке боя, и тем ни менее, это был он.
Слово за слово мы разговорились. Точнее, говорил в основном я, рассказывая о тебе, Оленька, о своей довоенной жизни, об отце, о службе в армии, Турбин же больше слушал. Когда я задал ему вопрос о его занятии до войны, он словно окаменел разом и, отведя взгляд, ответил:
- Это всё уже совсем не важно… Всё прах и тлен, Никита.
Я не удивился этим словам. Воистину – во что, как не во прах, обратилось то, что было у нас?.. Вспомнилась ты, вспомнилась усадьба отца на берегу озера, наши детские игры, корпус, юнкерское училище…
Как-то так получилось, что с тех пор и на марше, и на отдыхе, и в бою мы с Турбинным постоянно оказывались рядом. Чем больше я говорил с ним, тем очевиднее (и для меня, и для него) становилось родство наших душ, тем чаще я ловил себя на мысли, что Турбин – как старший брат (о котором я всегда мечтал), подобно тому, как ты, Оленька, заменила мне сестренку.
Мало-помалу я узнал, что Алеша долгое время жил в Киеве, некоторое время служил военным врачом, потом демобилизовался и продолжал работать уже врачом гражданским, ведя частную практику. Вскоре после начала гражданской войны они с братом Николкой (который сейчас сражался в рядах Марковской дивизии) и друзьями-офицерами записались в добровольцы, для защиты города от Петлюры и большевиков. Однако же, долго их сопротивление, увы, не продержалось – красные взяли Киев и, озарив улицы огнями пожаров, залив их реками крови, утвердили свою окаянную власть. Дом на Андреевском спуске, где жили Турбины, был разграблен, а Еленку, младшую Алешину сестру, которая пыталась помешать этой безумной вакханалии, мерзавцы в суконных шлемах с красными звездами изнасиловали и жестоко убили на глазах у ее братьев (их, избитых до полусмерти и связанных, заставляли смотреть...)
Тем временем удача нам, увы, перестала сопутствовать. С каждым днем мы отступали все дальше и дальше, ожесточенно отбиваясь от наседавшего противника, - усталые, измученные и, что страшнее всего, потерявшие надежду. Ибо становилась она все призрачнее…
Началось дезертирство. Бежали солдаты, утратившие уже всякую веру, и, что еще страшнее, офицеры, - те, кто еще вчера сражался бок о бок с нами за Белую правду. Нам было известно, что большевики их не только не карали, но и ставили опять на командирские должности, и они снова шли в бой – уже на стороне Советов, обратив оружие против своих недавних соратников…
Тяжело, невыносимо тяжело было сознавать это. Ощущение безысходности, полная апатия – я, словно гигантская марионетка, как-то двигался, что-то говорил, а в голове билась только одна мысль – к чему это всё, к чему, если наша битва проиграна, если Россия потеряна навсегда? Все чаще и чаще я задумывался – не пора ли пустить себе пулю в лоб, последовав примеру многих товарищей, для которых честь была дороже жизни.
Нелегко было решиться, но постепенно я все более утверждался в мысли, что это будет наиболее правильным и достойным Белого офицера.
Как раз выдались несколько относительно спокойных дней – красные копили силы и временно оставили нас в покое. Вокруг только и было разговоров о приближающейся Второй Конной армии. Сидя в одной из полутемных комнат деревенского дома, где помещался штаб, я с мрачным удовлетворением подумал, что скоро, совсем скоро, может быть даже, уже сегодня, и Буденный, и его Конармия, и вообще большевики перестанут существовать для меня.
Я не услышал шагов и потому вздрогнул от звука его голоса:
- Даже и не вздумайте, Никита, - негромко произнес Турбин, садясь рядом со мной на соседний стул. – Нет там ничего хорошего, темнота и ужас…
- А вы… Откуда вы знаете? – прошептал я потрясенно.
- Меня самого вытащили из петли.
Он накрыл ладонью мою кисть и сжал, сильно, до боли.
- Надо продолжать бороться, надо. Даже если нас заставят уйти из Крыма – борьба не окончится, пока жив хоть один человек, - рука Турбина мягко скользнула по моим волосам и на секунду-другую замерла, а вместе с нею замер и я, впитывая в себя это прикосновение, запоминая его…
А потом рука его исчезла. Качнувшись в угол, Турбин взял стоявшую у стены гитару и, устроив ее на коленях, чуть подкрутил колки. Тонкие красивые пальцы тронули струны – и все, я утонул в послушно сложившейся мелодии, в щемящих душу переборах, в его теплом баритоне:

- А где-то их кони проносятся яром…
Ну что приуныли, мой юный корнет?..

Турбин вскинул голову и взглянул мне прямо в глаза – и сердце забилось невпопад, задергалось…

Оленька, тебе одной всегда я рассказывал всё без утайки, делился с тобою тем, что тревожило меня – и ты никогда не встречала мои откровения с осуждением или, того хуже, презрением.
Помнишь, когда я, рыдая у тебя на плече, впервые признался, что безответно влюблен в мальчика, своего одноклассника? Ты обняла меня, прижала к себе и, заботливо утерев слезы своим маленьким белым платочком, сказала, что я не должен укорять себя ни в чем – природа создала меня таким, а значит, ничего плохого в моей склонности нет и быть не может.
Ах, как я благодарен тебе за эти слова! За твою теплоту и сердечность, за терпение, с которым ты выслушивала мои сбивчивые исповеди… Появившаяся тайна еще больше сблизила нас тобою, сделала сообщниками.
Впрочем, теперь я понимаю, что отец тоже, несомненно, догадывался - не раз и не два заставал он меня за рассматриванием иллюстраций мужского тела в своем цветном анатомическом атласе и медицинских журналах. А как-то раз, помнится, неожиданно вошел в комнату, когда я разглядывал найденную в «Ниве» репродукцию «Святого Себастьяна» Тициана. Я наткнулся на нее случайно, листая старые подшивки, - да так и застыл, восхищенно впитывая глазами совершенную красоту сильного, страдальчески изогнутого тела и чистого, юного лица. Смотрел, смотрел, чувствуя стыд, любопытство и какое-то странное волнующее томление, от которого кровь с каждым ударом сердца бежала всё быстрее и дыхание сбилось, будто я пробежал разом пару вёрст. Мне отчаянно захотелось коснуться этого божественного тела, что я и сделал, проведя дрожащим пальцем по изображению святого. На мгновение представилось мне, что я там, рядом с ним; сейчас я перережу веревки, стянувшие его руки, перевяжу раны от стрел, а потом… Я, тринадцатилетний мальчишка, не знал, что буду делать потом, но мое тело (теперь, когда мы с тобою давно уже взрослые люди, я могу признаться в этом без обиняков) ответило на эти фантазии самым недвусмысленным образом, заставив меня мучиться от внезапной тесноты брюк, желания немедленно сбросить их и опять остаться наедине с прекрасным юношей Себастьяном.
В этот момент в дверях (они не были заперты) возник отец. Холодея от ужаса и заливаясь краской, я торопливо отдернул прижатую к гульфику руку и отбросил журнал. Отец же, взяв из шкафа какую-то книгу и не проронив ни слова, вышел, а я остался приходить в себя, гадая, заметил ли он что-нибудь, и если да – то какое последует возмездие. Однако ни порки, ни другого наказания не последовало, так что спустя пару дней я довершил свое грехопадение, вырвав из журнала заветную репродукцию и спрятав под матрас, – теперь Себастьян был со мною каждую ночь.
Поступив в корпус, я, как ты помнишь, Оленька, убедился, что не одинок. Удача, однако же, не слишком сопутствовала мне – я был слишком робок и нерешителен, чтобы ухаживать за кем-то и потому с тоской и завистью смотрел на тех своих одноклассников, которые с легкостью добивались расположения у «мазочек»* и после отбоя пробирались в их постели (хотя чаще довольствовались торопливыми объятиями и фрикциями в ночном клозете – не раз я, проснувшись по нужде и приоткрыв дверь в это пропахшее табаком и мочой царство, как ошпаренный выскакивал обратно, а вслед мне неслись сдавленные смешки укрывшейся там парочки).
За всё время в корпусе я близко сошелся только с одним мальчиком, Андреем Гагариным, которого всегда звал Анри. Думаю, ты помнишь его, Оленька, - такого же нескладного и худого, застенчивого, в маленьких круглых очках, за что его постоянно дразнили. Он не раз бывал в нашем доме, и, бывало, мы все вместе – я, ты и Анри - играли в лапту или крокет, катались на лодке и велосипедах. Вечером мы провожали тебя до дома, а потом вдвоем медленно брели обратно, обнявшись, и сердце быстро и сильно отстукивало удар за ударом, когда я держал его горячую ладонь в своей и видел легкую полуулыбку…
Несколько раз мы с ним целовались, и я думал, что умру от счастья, которое приносили эти незатейливые соприкосновения наших губ, - ведь мы оба были совершенно неискушенными в таких делах (свое греховное ночное уединение с римским святым я в расчет не принимал…).
А вскоре нам пришлось расстаться – у моего Анри, оруженосца Анри, как ты любила его называть, обнаружили начальную стадию чахотки, и родители, по настоятельной рекомендации врачей, продали дом в Преображенске и увезли сына в Крым.

Как-то так получилось, что я в тот вечер рассказал всё это Турбину – рассказал, ничего не утаивая, как на исповеди. Это и была исповедь – человека, смертельно уставшего от бесконечного хаоса войны, от льющейся крови, от неимоверного напряжения всех душевных и телесных сил.
И Алеша мою исповедь принял, выслушав терпеливо и внимательно, и рука его не переставала сжимать мою, а вторая обнимала за плечи, унимая дрожь, даря тепло.
Он, Турбин, сам пройдя через столькие горькие испытания, в полной мере сумел сохранить способность сострадать, сумел каким-то непостижимым образом оказаться рядом со мною именно в тот момент, когда я в этом нуждался более всего…

А неделю спустя я попал в плен к красным, когда мой маленький отряд возвращался из разведки. Что было дальше, ты знаешь из моего прошлого письма, да и, признаться, не хочется вспоминать мне о тех трех страшных днях, когда мы с штык-юнкером Володинькой Тулиным сидели в застенке, ожидая расстрела, и писали прощальные письма, он – матери, я – тебе…
Рано утром Анатолий Рафалов забрал их и уехал в Преображенск, а для нас с Володинькой побежали, как мы думали, последние часы жизни. Эта ночь вымотала нас настолько, что теперь хотелось лишь одного – чтобы все это побыстрее закончилось.
Я решил для себя, что просто так не дамся и, когда за мной придут, попытаюсь выхватить у палачей нож. Хоть одного мерзавца, да заколю…
Мы не сразу поняли, что происходит, когда сквозь маленькое зарешеченное оконце увидели взметнувшиеся неподалеку, через два дома, языки сильного пламени, а вслед за тем – густой, едкий дым. Пробежало несколько человек, совсем рядом послышались крики: «Робя, штаб горит!».
В то же время за дверью нашей темницы послышалась возня, приглушенный короткий хрип и звук падающего тела, а потом громыхнул засов и дверь распахнулась – за нею, боясь поверить своим глазам, я увидел одетого в форму красного офицера Турбина. С шашки его стекала кровь – такая же алая, как и звезда на суконном шлеме. Молча втащив внутрь тело часового (у него было перерезано горло), он быстро поцеловал меня, изумленного, растерянного, готового разрыдаться, в губы и сунул нам с Володинькой по свертку одежды.
Каким-то чудом нам, переодетым красноармейцами, удалось проскочить через взбудораженное село (штаб продолжал гореть, его никак не могли потушить). Спустя недолгое время, оседлав дожидавшихся нас возле балки лошадей, мы помчались в сторону Севастополя.
Я не помню, как мы приехали в город, - примерно на середине пути мне стало плохо, и я, потеряв сознание, едва не вывалился из седла на всем скаку. Оставшуюся дорогу я проделал полулежа на конском крупе впереди Турбина, который придерживал меня, не давая упасть.
Все следующие дни я провел в беспамятстве и горячке, и все эти дни Алеша был со мною. Я увидел его первым, когда наконец-то пришел в себя и открыл глаза, силясь вспомнить, где я и что со мной, и дивясь неимоверной тесноте вокруг, - везде лежали и сидели люди, многие раненные.
- Мы на «Херсоне», Ник. Сегодня второе ноября, вот-вот отплываем.
Я стиснул его ладонь:
- Помоги встать…
Медленно-медленно, как глубокий старик, я, держась за Турбина, доковылял до верхней палубы. Резкий оглушительный гудок – и берег начал удаляться, и всё быстрее уменьшались стены и бастионы Севастополя.
За кормой "Херсона" плыл конь. Плыл долго, не отставая, пока хозяин не пристрелил милосердно. Он стоял недалеко от нас, и я видел, как крупно тряслась у него рука, сжимавшая наган. "Ястребок... - шептал он. - Мой Ястребок..."
А потом начались бесконечные крымские косогоры, и я смотрел на них, смотрел, чувствуя, как слезы текут по лицу, понимая, что это – последняя частичка России, которую я вижу.
Алеша стоял за спиной, прижав меня к себе и обхватив мои плечи обеими руками, и ветер трепал наши отросшие волосы и бросал в лицо ледяные брызги.

Вот так оно и было, Оленька, и до сих пор всё это у меня перед глазами, как будто я покинул Крым только вчера.
Я дописываю это письмо, а Алеша устроился рядом, положив голову на мои колени. Здесь, в нашей маленькой съемной комнатке в предместье Берлина, я чувствую себя с ним так хорошо и спокойно, как было миллион лет назад в отцовском доме на берегу Орловского озера.
Оленька, я знаю, что..."

Салазкин вскинул на Кинтеля свои невозможные зеленые глаза и спросил тихонько:
- А дальше?
- Нету дальше, видишь, лист оборван... - хмуро ответил тот. - Хотел прабабушкин портрет в другую раму переставить, а старую в реставрацию отдать, ну и вот... Между рамой и фотографией оно лежало.
Салазкин осторожно взял один из листков, перечитывая выцветшие строчки.
- Хорошо, что они спаслись... И что нашли друг друга... - прошептал он.
- Угу. Я тоже нашел...




* "Мазочками" в дореволюционных гимназиях, училищах и корпусах называли смазливых женственных мальчиков, за которыми ухаживали, как за девушками.

@темы: Булгаков М. А.: "Белая Гвардия", Крапивин В. П.: "Бронзовый мальчик", фанфикшн

---

[Дмитрий Разумихин]

Название: Не только в бутербродах счастье
Автор: Дмитрий Разумихин
Бета: Нет
Персонажи: Раскольников, Разумихин
Жанр: Флафф, повседневность.
Таймлайн: До начала событий, описанных в романе

Был поздний вечер, такой сырой и промозглый, что даже привыкшая к постоянным капризам погоды, вечно торгующая Сенная старалась как можно быстрее свернуть лавки и скрыться в своих убогих нумерах и квартирках.
Грязно-желтенькие обои мелко трепетали, от стены нещадно дуло, и Родион Раскольников зябко поёжился. С тех пор, как его положение из бедственного стало катастрофическим, он ненавидел позднюю осень, ведь именно в это время холод был особенно неприятным, забирающимся под одежду, под кожу, въедаясь глубоко в кости, сковывал ледяными кандалами душу, оставляя после себя лишь безнадежность и чахотку.
Родион тоскливо глядел на маленькую и пыльную картинку на стене, освещённой уличным фонарём. С невзрачного рисунка ему приветливо улыбалась незнакомая и, скорее всего, никогда не существовавшая девушка, держащая за ошейник огромного пса, похожего на сенбернара. Раскольников всегда любил животных, в детстве у него была собака, он был так горд и счастлив, гуляя с ней по поместью. Но всё это было в другой жизни, до смерти отца. А потом… Потом…
- Бум!
Бывший студент подскочил от неожиданности, ударился головой о потолок и ошалело уставился на дверь.
- Эй, Родька, отворяй! Ты зачем, свинтус этакий на крюк заперся? Чай боишься, что тебя унесут? Громкий и как всегда весёлый голос Разумихина вырвал Родиона из упаднических мыслей, он чуть привстал и откинул крюк, впуская лучшего друга.
Дмитрий был редким гостем в «каюте» бывшего студента, поэтому Родиону казалось, что друг заполнил собою добрых две трети комнатушки. Разумихин был явно навеселе, и по его давно не бритому лицу расползалась счастливая и довольная улыбка.
Темнотища – Лаконично констатировал он, садясь рядом с другом на софу и попутно ища что-то в карманах. Раскольников молча наблюдал за плохо слушающимися хозяина руками, теряясь в догадках. Что опять задумал этот буян и сумасшедший? За несколько лет дружбы с этим человеком, бывший студент почти перестал удивляться его чудачествам и был готов ко всему.
Разумихин широко улыбнулся и бросил Родиону на колени маленький бумажный свёрток. Раскольников удивлённо вздёрнул брови, но свёрток всё же взял.
Дима, где ты это достал ?! – Родион вытащил два бутерброда с замечательным вяленым мясом и несколькими листиками салата. Бывший студент, не евший уже дней пять, благодарно смотрел на друга.
Кушай, Родя, ты уже светишься совсем – Разумихин выглядел очень смущённым. Раскольников тут же взялся за бутерброд, а другой протянул другу, замахав руками, когда тот стал отнекиваться. Разумихина не пришлось просить дважды. Он приступил к трапезе с таким видом, как будто в жизни ничего вкуснее не ел.
So edel, so kurzsichtig, mein Herr* - С набитым ртом пробубнил Дмитрий и озорно подмигнул.
Mit den Lahmen lernt man hinken mit Säufern trinken…** - задумчиво протянул Родион. Его лицо невольно расплывалось в счастливой улыбке. Бывший студент был чрезвычайно рад, что Разумихин пришёл, пусть даже в столь поздний час. Он как раз хотел сообщить об этом, когда его неугомонный друг резко подскочил на возмущенно заскрипевшей от такого безобразного обращения с собой софе.
Родька! Пошли на крышу, пошли, а? – Дмитрий энергично схватил друга за руку и потянул, - Небо, вечер, романтика! Посидим, поговорим обо всём на свете, как раньше, помнишь? В пьяном голосе товарища Раскольников расслышал что-то такое, чего не слышал уже много-много лет, с тех пор как покинул своё поместье и оборвал все связи с друзьями детства.
Но Разумихин, там дождь собирается, холод неимоверный, осень… - Отогнав от себя воспоминания и воззвав к здравому смыслу, возразил Родион, однако Дмитрия эти аргументы совершенно не убедили. Без лишних слов он стащил с себя пальто, накинул на плечи друга, а потом, немного подумав, нахлобучил на его голову свою дырявую фуражку.
Ну теперь ты свинтус, если не пойдёшь! – Он с силой дёрнул бывшего студента за руку, чуть не вытянув его из комнатушки вместе с софой. Раскольников покрутил пальцем у виска, но послушно пошёл следом за идейным вдохновителем, тихо посмеиваясь, когда неуклюжий как медведь Разумихин пытался бесшумно пролезть в узкое чердачное окошко, сопровождая действо тихими, но от этого не менее неприличными ругательствами.
Шум. Огни. Шквальный ветер, еле слышные вдали окрики извозчиков, протяжный вой бездомной собаки – звуки, краски и ощущения оглушили и захватили Раскольникова, он стоял, невидящим взглядом смотря в потрескавшуюся кирпичную стену дома напротив и по инерции сжимая пальцы Дмитрия. Разумихин неловко повёл рукой, боясь спугнуть мимолётное видение друга.
***
Ночь таяла. Угрюмые тучи на востоке немного рассеялись и сквозь них начал приветствовать петербуржцев хитро кривящийся бледный диск дневного светила. Раскольников сидел на крыше, прислонившись спиной к широкой спине друга, слушая его разглагольствования не то о девице из дома напротив, не то о чудесах мирозданья. Легкая морось так и не начавшегося всерьез ночного дождя оседала на его ресницах и ещё более завившихся волосах, торчавших из-под рваной фуражки, но Родион не обращал на это и малейшего внимания. Более тихий, чем всегда, он вполуха слушал весёлую болтовню Разумихина, думая о том, что с таким другом ни долги, ни болезнь с осложнением, ни даже сам суд божий ему не страшны.



*Так благородно, так недальновидно (нем.)
** С кем поведёшься, от того и наберёшься (нем.)

@темы: Достоевский Ф. М.: "Преступление и наказание", фанфикшн

---

ищем помощников

[WTF RusLitClassic]

команде русской классики на зимней фандомной битве очень нужны еще три человека, которых можно принять участниками по капитанской квоте
трудимся в поте лица, но малы числом, оттого боязно за нашу судьбу =)
желающие - стучим в командное у-мыло

@темы: прочее

---

[Дмитрий Разумихин]

Название: Поймать воробушка
Автор: Дмитрий Разумихин
Бета: Нет
Пейринг: Раскольников/Заметов
Рейтинг: PG-13



- Признайтесь, что Вы поверили! Да? Ведь да?
Заметов сконфуженно и тревожно глядел на говорящего, не в силах осознать, что полубольной бредящий человек так легко смог разгадать его мысли и выведать всю подноготною. Раскольников торжествующе твердо смотрел в его глаза, уже наверно зная, что собеседник будет все отрицать. Лицо его исказила нервная усмешка и он придвинулся к письмоводителю, больно и зло схватив его за руку и прижав её к столу. Белые пальцы Заметова дрогнули, и он чуть не вскрикнул, когда камешек на одном из перстней особенно скверно впился в фалангу, царапая нежную кожу.
Совсем нет! Теперь больше, чем когда-нибудь, не верю! – В смятении он попытался отдернуть ноющую от боли руку, но Раскольников держал её крепко. Бывший студент был совсем близко и сквозь гам трактира Заметов расслышал его желчный шёпот: Попался, наконец!
Да что Вам! Вы помешались! – молодой человек снова попытался вырвать ладонь из цепких пальцев собеседника, но тот лишь с большей силой сжал её, нарочно больнее придавливая перстень к начинающей кровоточить ранке. Раскольников с мрачным удовольствием и восторгом следил за испуганным юношей, закусившим губу и старающимся подавить новый вскрик. Смуглое лицо Заметова в момент побелело, точно писчая бумага, а в глазах появились крохотные, едва заметные слезинки. Он инстинктивно дернулся и высвободил расцарапанные пальцы, испачкав в крови краешек рукава Раскольникова. Тот медленно оглядел побагровевшую ткань, зачем-то коснулся её носом и отрешённо проговорил: Теперь и в Вашей…
Что? – Заметов с любопытством всматривался в бывшего студента, опасливо отстраняясь в самый дальний угол дивана. Его синие глаза расширились от удивления, а рука невольно потянулась к этому странному человеку. Раскольников неотрывно смотрел в стакан чая. Прошлая злостная энергия сошла на нет и теперь в его душе остались только пустота и тупая усталость. Присутствие Заметова раздражало.
Ушёл бы… Прямо сейчас, в эту самую минуту… ненавижу! – подумал он, но тем не менее улыбнулся самой, что ни на есть добродушнейшей улыбкой и даже ласково глянул на Заметова, когда тот коснулся его плеча.
Послушайте, Александр Григорьевич! – Раскольников резко подвинулся к собеседнику, чуть не столкнувшись с ним нос к носу, - Вы мне, право, очень симпатичны, прошу прощения за то… - он фамильярно положил одну руку ему на колено, а пальцами другой провёл по лацканам его пиджака. Теперь уже точно! Не вынесет наглости, точно уйдёт! – думал он, уверенно взяв письмоводителя за руку и заглянув в его ещё более побледневшее лицо. Заметов удивлённо на него уставился, но руки не отдёрнул, а некоторое время спустя даже покраснел. Юноша взволнованно облизал губы и нервно вздрогнул, чувствуя, как сердце заходится рваным ритмом. Не в силах более выдержать прямой взгляд Раскольникова, он медленно опустил глаза и застенчиво, даже стыдливо улыбнулся.
Что же вы? Давеча глаз с меня не сводили, а теперь будто стесняетесь… - с деланным участием проговорил бывший студент, с трудом подавляя в голосе торжествующие нотки. Заметов был донельзя смущён подобным с собой обращением, его тонкие красивые пальцы дрожали, а лицо имело настолько странное выражение, что Раскольников никак не мог его разгадать. Письмоводитель открыл было рот для ответа, но вместо этого, окончательно смешавшись, только бесшумно шевелил губами, и от этого его щеки залила ещё большая краска. Он пододвинулся к Раскольникову совсем вплотную и очень тихо, с по-детски доверчивой интонацией прошептал: Вы мне тоже…
Бывший студент почувствовал, как его сердце с огромной скоростью ухнуло куда-то вниз. Боже, он что, серьёзно? Да как же я не предвидел… Ууу, мерзкий расчётливый мальчишка! – подумал он, но тем не менее решил играть до конца, - Всё равно он когда-нибудь сорвётся, испугается, тут-то я его, воробушка, и поймаю! Раскольников выжидательно посмотрел на Заметова, совершенно уже по-хозяйски расположив руку на его колене. Губы юноши прыгали, его лицо снова побелело, а на шее выступили маленькие капельки пота. Дрожащими руками он поднял со стола старый номер газеты и, широко её раскрыв, скрыл себя и Раскольникова от случайных взглядов прочих. Он робко потянулся к собеседнику и осторожно поцеловал его в висок, зарываясь носом во вьющиеся темно-русые волосы. Заметов судорожно вздохнул и отвернулся, боясь взглянуть в тёмные глаза Раскольникова. Ну это уже слишком. Или он знает что-то правда важное и изобличающее, или он… - бывший студент мрачно улыбнулся пришедшей в голову мысли, -Ну конечно, как можно было не заметить этих холёных пальчиков, перстней. Фу, какой милый мальчик. А впрочем… Он ещё может быть полезен. Раскольников погладил руку Заметова под столом и, мягко взяв его за галстук, развернул к себе, незаметно поцеловав в шею. Потом он как ни в чём не бывало встал, расплатился за чай и газеты и уже собирался было уходить, когда Заметов, опомнившись, вскочил и ужасно волнуясь, сбивчиво прошептал: Могу ли я сегодня к Вам наведаться?
Как Вам будет угодно – Раскольников вежливо ему поклонился и лукаво подмигнул, - Допивайте Ваше шампанское, Александр Григорьевич. Бывший студент загадочно улыбнулся и пошёл прочь из трактира с одной радостной мыслью, плотно засевшей в его голове: Теперь-то он точно мне все расскажет!

@темы: Достоевский Ф. М.: "Преступление и наказание", фанфикшн

---

[Господин Луи]

Очередная мания Базарова к Аркадию Кирсанову)

@темы: фанарт, Тургенев И. С.: "Отцы и дети"

---

Война и Мир. Пьер Безухов.

[Эл.]

В институте дали задание на курсовую - сделать трейлер истории одного из персонажей в Войне и Мире и сделать это все в стиле хоррор.
Я выбрала Пьера Безухова. Хоррор выжат из пальца, но я старалась придерживаться канона
Если что - видеосъемки не моя специальность, так что видео любительское, косячное и не проф.



П.С. надеюсь, ничье чувство прекрасно не задела. Выкладываю здесь, потому что мало кто из моего окружения читал ВиМ, они оценили только качество проделанной работы, но не ее составляющую, а мне интересно, справилась ли я именно с поставленной задачей - рассказать историю Пьера Безухова в хорроре.

@темы: Толстой Л. Н.: "Война и мир", фанвидео

---

[рика инверс вредная и ленивая]

(не знаю,уместно ли; не выдержала и порезала серию с именинами н.ф.):

@темы: Достоевский Ф. М.: "Идиот", прочее

---

[я тиран, не забывайте.]

Команда Русской Классической Литературы приглашает Пушкиных, Лермонтовых, Грибоедовых и иже с ними на Зимние Фандомные Баталии

<div align="center"><a href="http://litcombat.diary.ru/p182719588.htm">[img]http://static.diary.ru/userdir/2/1/7/5/2175484/76779260.png[/img]</a></div>

@темы: известия

---

[Hikigaeru]

Автор: Hikigaeru
Название: Коньяк и порох
Фандом: RPS, Р. Ивнев "Жар прожитых лет"
Рейтинг: R
Пейринг: Петр Лукомский/Рюрик Ивнев
Категория/жанр: исторический слэш
От автора: эта зарисовка основана на одном из реальных эпизодов мемуаров Р. Ивнева "Жар прожитых лет". Повествование ведется от его лица. Присутствуют отсылки к некоторым современным и не очень произведениям. Если кратенько: действие происходит летом 1919 г., когда как сотрудник Наркомпроса Рюрик Ивнев в составе агитпоезда Луначарского приезжает в Крым, еще занятый в тот момент красными.
Иллюстрации:
Рюрик Ивнев
f4.s.qip.ru/ymgUQVst.jpg

А так, на взгляд автора, мог выглядеть комиссар Лукомский
f4.s.qip.ru/7FlHWt5D.jpg


- Оставайтесь у нас, в городе ночью небезопасно, - голос у политического комиссара Петра Ильича Лукомского был звучным, глубоким, но при этом не низким, с легкой хрипотцой (от частого курения, должно быть).
Я не знаю, из дворянской ли семьи, подобно мне, происходил этот человек или нет, но некоторый аристократизм в нем ощущался несомненно. То, с какой резковатой хищной грацией он двигался, то, как легко и плавно ложились и на клавиши рояля («Позвольте, я сыграю Генделя»), и на рукоять тяжелого нагана его красивые тонкие пальцы и каким изящным и в тоже время небрежным движением подносили ко рту папиросу…
Зная какое потрясающее по своей силе впечатление на меня произвел Лукомский, легко представить мое смятение, когда в ответ на вопрос, где же я лягу, ведь в комнате только два спальных места, услышал: «С Петей».
Я, помню, залился краской и принялся убеждать Петникова и Лукомского, что мне не составит никакого труда добраться до гостиницы, что еще не поздно (было, меж тем, двенадцать ночи) и т. д.
- Симферополь на военном положении, - комиссар покачал головой и отбил по накрытому чистой, но прожженной в нескольких местах скатертью столу замысловатый ритм. – Первый же патруль вас задержит для выяснения личности…
Окатив Петникова (по вине которого я засиделся в гостях так долго) полным негодования взглядом, я вынужден был смириться с создавшимся положением и позволить снова усадить себя за стол.
Лукомский и Петников разлили себе коньяк и пытались уговорить выпить и меня, но не преуспели.
Глотая горячий сладкий чай и отвечая на расспросы комиссара о Москве и о моей работе в Наркомпросе, я не мог отказать себе в удовольствии касаться взглядом его машинально поглаживающих рюмку пальцев и заворожено следить за тем, как изгибаются в улыбке его тонкие губы, - нечастой, но такой магнетической улыбке, за которую я готов был простить этому человеку решительно все.
- Вы, как я вижу, не жалуете спиртное… - заметил Лукомский, нашаривая что-то в кармане накинутой на спинку стула кожаной куртки. – В таком случае, могу предложить вам нечто более подходящее.
И он жестом фокусника достал и подвинул ко мне маленькую жестяную коробочку, полную белого порошка.

Когда спустя некоторое время я извинился и, сославшись на усталость, покинул компанию, пройдя в соседнюю комнату, где стояла кровать Лукомского, то, конечно, был слишком взвинчен, чтобы сразу уснуть.
Настойчивый запах табака, царивший в комнате и исходивший даже от свежих простыней, каждую секунду напоминал – я нахожусь в чужих владениях. Владениях привлекательного мужчины, чье присутствие рядом неизменно вызывает во мне томительную дрожь, заставляет искать его случайных прикосновений и одновременно – страшиться их, мучительно краснея и вспоминая, как он сам вспыхнул, когда я накануне в благодарность за помощь преподнес ему охапку великолепных темно-бордовых роз…
Когда усталость и напряжение все-таки взяли свое, я, провалившись в царство Морфея, увидел совершеннейшую несуразицу – будто бы в костюме Адама карабкаюсь на почти отвесную скалу. Обнаженные ступни скользили по камням, так я едва удерживался от падения вниз, изо всех сил вцепляясь пальцами в торчащие из породы корни. Впереди же меня поднимались Есенин и Мариенгоф, оба безупречно одетые, в щегольских цилиндрах, с тросточками в руках. Они спокойно и уверенно шагали вверх по отвесной поверхности, время от времени оборачиваясь и тыча в меня пальцами с громким издевательским смехом: «Побирушка!». «Позвольте, господа…» - начал было я, возмущенный таким поведением старых приятелей, но замолчал на полуслове, ибо скала затряслась, загудела, а вслед за тем с вершины с ужасающим грохотом посыпались камни…
Я вздрогнул и. едва не скатившись с кровати, распахнул глаза, ничего не понимая. Снова громыхнуло, теперь уж точно наяву. Это, несомненно, был пистолетный выстрел. За ним последовали еще два или три, а потом дверь в комнату с шумом распахнулась, и я, ничего не понимающий спросонья, увидел на пороге Петра Лукомского с дымящимся маузером в руке.
Вид у него был, надо сказать, совершенно дикий – глаза блестели в полумраке, волосы всклокочены, рубашка распахнута на груди, в свободной руке бутылка коньяка.
- Corrige praeteritum, praesens rege, cerne futurum...* - изрек он, застыв в дверях и чуть покачиваясь.
Не успел я испугаться, как он сделал большой глоток и, отбросив бутылку в сторону, шагнул к постели и тяжело опустился на край (пружины при этом жалобно запели), стаскивая сапоги.
Я поспешил отодвинуться к самой стене и теперь, проклиная про себя Петникова, инициатора этой ночевки, лежал там, скрючившись под одеялом и боясь шелохнуться. Ведь кто знает, не примет ли комиссар в горячке меня за пробравшегося в дом белогвардейца…
Но нет – к моему облегчению, маузер он положил на стол и больше не буйствовал, спокойно вытянувшись рядом со мной. И тогда я снова проклял Петникова – за эту пытку, потому что хоть я и постарался занять противоположную сторону кровати, но и там не мог не ощущать исходящего от Лукомского пьянящего жара, обволакивающего и лишающего рассудка.
От него пахло порохом и коньяком и. пожалуй, потом, и я вдыхал этот запах, впитывая его в себя как губка, и слушал его учащенное дыхание, все сильнее погружаясь в это безумие, осознавая, что мое тело больше мне не подчиняется…
Когда его жаркая ладонь дотронулась до моих бедер, слегка сжимая, я не сдержался и издал длинный вздох.
- Ивнев, вы не спите?.. – негромкий голос Лукомского был хриплым и словно шероховатым.
- Нет, как видите, - сдавленно проговорил я, чувствуя, как его рука спускается чуть ниже и начинает оглаживать меня сквозь белье, и выгибаясь навстречу этим движениям.
Вскоре мы с ним посрывали друг с друга оставшуюся одежду и оказались прижаты друг к другу, оба совершенно обнаженные, разгоряченные до предела, и я, измученный невыносимой сладостью, которую доставляли мне его сжимающие, поглаживающие пальцы, чувствуя животом его каменную твердость, мощь и пульсацию, умолял взять меня, взять немедленно, взять как последнюю шлюху, и пил дыхание со вкусом коньяка и папирос с его губ, слизывая с полоски усиков над верхней губой капли пота.
Раз за разом, когда его бедра ударялись о мои, я не мог сдержать вскриков и был вынужден кусать подушку, чтобы как-то приглушить их, и, едва Лукомский отстранялся, подавался назад, отчаянно желая ощутить его в себе еще глубже, еще сильнее, до упора, до последнего предела, за которым - только невыносимо долгое, мучительно прекрасное падение в бездну.

Утром мы никак не обмолвились о происходившем ночью. Молчал, к счастью, и Петников, несомненно слышавший всё.
В тот день мы с ним покинули Симферополь, чтобы отправиться в Евпаторию и провести несколько дней у моря. Эти дни растянулись в месяц, а потом, вернувшись в Симферополь, я узнал, что власть перешла к деникинцам, и принялся ломать голову над тем, как мне покинуть ставший враждебным Крым.
Но это уже другая история.



* Исправляй прошлое, руководи настоящим, предусматривай будущее (лат.)

@темы: Ивнев Р.: "Жар прожитых лет", фанфикшн

---

[Dear Jonathan Lejon...]

А нет ли среди членов сообщества желающих принять участие в зимней фэндомной битве?

---

[Господин Луи]

Принимайте фанарт по "Евгению Онегину" Пушкина. Евгений/Владимир

@темы: фанарт, Пушкин А. С.: "Евгений Онегин"

---

[Мастер Боевой Линейки]

Название: Не дуэлист, а доктор.
Фандом: Русская классическая литература ("Отцы и дети")
Пейринг: Евгений Базаров/Павел Петрович Кирсанов
Рейтинг: R
Жанр: хз, легкая драма, наверное.
Примечание: зарисовка по мотивам одной цитаты из романа. В тексте цитата выделена курсивом. Ах да, и у Тургенева пуля проходит насквозь, тут же (в целях слэша ) она насквозь не проходит.
Ах да, и автор нихуя не знает про XIX век, роман читал весьма примерно, так что за любые неточности прошу простить.


- Теперь я уже не дуэлист, а доктор, и прежде всего должен осмотреть вашу рану. Пётр! поди сюда, Пётр! куда ты спрятался?

- Оставьте, Евгений Васильич, оставьте, - отмахнулся Кирсанов, щурясь от солнца и не глядя на опустившегося перед ним противника.

Базаров осматривал рану с той невозмутимой сосредоточенностью, с которой он обычно резал лягушек, и Павлу Петровичу стало неудобно, его охватила противная, липкая неприязнь, и он заёрзал, пытаясь уклониться от чужих рук. Базаров немедленно придержал его за обтянутое франтовскими панталонами бедро и поглядел на него с укором, словно на капризного ребёнка:

- Нет уж, позвольте.

- Конечно, вы доктор и должны осмотреть мою рану, - повторил с несвойственной ему сосредоточенностью Павел Петрович, успокаиваясь, однако, и позволяя Базарову продолжить.

Когд Базаров убрал руку с бедра, ища что-то в карманах своего балахона, Павел Петрович к собственному удивлению обнаружил, что большая и теплая базаровская ладонь оказывает на него воздействие, близкое к умиротворяющему, и без её прикосновения к Кирсанову возвращается холодное зудящее ощущение неуютности.
В кармане Базарова обнаружился платок, который тот, должно быть, носил с собой исключительно ради подобный оказий (ибо Павел Петрович справедливо полагал, что отрицающий принсипы Базаров вряд ли сделает исключение для принсипа джентльменского ношения платка); в нем было завернуто несколько инструментов.

- Вы тяжело дышите.

- Вы собираетесь вытаскивать из меня пулю, безо всякого эфира, без дезинфекции...

- Полевые условия, - усмехнулся Базаров.

- ...и вы прикажете мне de ne pas respirer fort? - продолжил Павел Петрович, распаляясь и не замечая этого.

- Приказать не прикажу, но посудите сами — что толку от вашего тяжелого дыханья? От этого процедура не станет приятнее ни для вас, ни для меня.

- Но...Можно ли сделать что-нибудь, чтобы она была...менее неприятной? Est'ce que c'est possible? - спросил Павел Петрович, внезапно испугавшийся мысли об усилении боли.

- Увольте, английскую поэзию я вам читать не буду, - произнес Базаров, с пинцетом в руке склоняясь над раной.

- Непозволительно острый язык — это, я так понимаю, trait de caractère всех нигилистов?

- Увы, как это ни печально, я один из немногих, кому он свойственен. А теперь успокойтесь же, ради бога, иначе останетесь с пулей в ляжке, - и Базаров вновь положил руку на кирсановское бедро, решая, как лучше подобраться к пуле.

Павел Петрович притих и закрыл глаза, тепло ладони к этому более чем располагало.

- Продолжайте в том же духе, - послышался над ним сухой голос Базарова.

Кирсанов вздохнул и распахнул глаза, когда жесткие пальцы вдруг принялись поглаживать его бедро. Он хотел было возразить, но Базаров с настолько выразительным врачебным убеждением сказал "Тсс!", не поднимая глаз от раны, что Павел Петрович послушался и не произнёс ничего, кроме удивленного "Ах!", когда тепло руки переместилось с бедра на пах и поглаживание продолжилось с двойным усердием.
По неизвестной даже ему самому причине Павел Петрович не возразил и тогда, когда пальцы, отвлекшись от предыдущего занятия, расстегнули мелкие перламутровые пуговицы на его панталонах и коснулись плоти, уже разгоряченной и жаждущей прикосновений.

Базаров трогал его с механической, выверенной точностью, но Павел Петрович в охватившем его жаре не мог этого заметить, дрожа и толкаясь в чужую руку хаотично, чем чуть не спровоцировал, сам того не зная, язвительную ремарку от Базарова. Но до подобных мелочей Кирсанову, конечно, не было сейчас никакого дела, как и до того, что франтовские панталоны будут безнадежно испорчены, до того что он позволяет себя ласкать человеку, которого более всех на свете презирает, и до боли, вновь пронзившей его ляжку, потому что наслаждение обволокло его сладкой пеленой, и он глухо застонал, изливаясь в чужую ладонь.

- Вот, - изрек Базаров, как ни в чем не бывало поднося к затуманенному взору Кирсанова пинцет со свинцовой пулей.

- И вы со всеми пациентами...вот так?

- Только с теми, у которых страх может пересилить здравый смысл, - ответил Базаров, вытирая руку платком и убирая пинцет и пулю в карман балахона, - а, вон и Пётр идет. Рану я забинтую, а вам следует застегнуться.

Кирсанов густо покраснел и потянулся к пуговицам.

- Не стыдитесь. Впрочем, эту дурную привычку вы из себя вряд ли выживете, - перевязав ранение, Базаров встал и небрежно отряхнул свой балахон. - Пётр, ступай за водой!

FIN

@темы: Тургенев И. С.: "Отцы и дети", фанфикшн

---

[Пуля в молоко]

Название: Игра в шашки
Автор: Emotions for show
Фандом: Горький А. М. «На дне»
Персонажи: Бубнов/Медведев, Клещ
Рейтинг: PG
Жанр: юмор
Размер: мини
Предупреждения: ООС
Примечания: вдохновилась красавцем-мужчиной, сыгравшим Медведева на сцене «Современника» в 1972 году. Также отправной точкой послужила сцена из пьесы, где они играли в шашки, а Клещ, наблюдавший за игрой, подметил, что Абрамка остался в дураках. Такой колоритный персонаж, как Андрей Митрич, не может не оживить атмосферу!

* * *

– Ну?

– Чего нукаешь? – Бубнов поскреб подбородок и недовольно крякнул. – Занукался уже. Подумать не даешь человеку.

– Да сколько ж думать-то? Третью партию играем, а все думаешь. Ходы делать надобно, в дамки идти, а ты – подумать! Смешной, право слово.

– Хорошо тебе говорить, проигравши. А я над каждым ходом поразмыслю, посижу подольше – и в выигрыше. – Он щелкнул ногтем по шашке. – Вот тебе – надумал!

– Ну! – Медведев вскочил, возмущенно хлопая ртом. – Ну, ты это прекрати!

– Что, Абрамка? Съел? В дамки, говоришь, надобно? – Его щеки затряслись от смеха, и Медведев побагровел. – А я и без дамок – в пух тебя, проклятого! Ай да Бубнов, ай да молодец!

– Потише вы там, – проворчал в темноте Клещ. – Свого скрыпа не слышу.

– Скры-ы-ыпа! Сам сперва говорить научись, Андрюшка, а затем и нас учи!

– Ладно, понял я. – Медведев вернулся на табурет и важно задрал палец. – Здесь главное – умение! Умеючи – не сложно! Выучишь науке своей?

– Какой такой науке?

– А думать! Тогда и отыграюсь. Дабы по совести было.

– Совесть – выдумал тоже...

– Ну-у?

– Ладно, не жалобься, – улыбнулся Бубнов, поглаживая бороду, – тебе, как другу своему, все поведаю. Подсядь-ка к боку. – Медведев залез на нары и вытаращил на Бубнова глаза. Тот надул губы, гундося, как поп на проповеди: – Коли хочешь освоить думу – слушай, да не просто слушай, а понимай... Здесь дело сурьезное.

– А сам-то! Сам-то каков! – фыркнул Клещ. – Сурье-е-езный...

– В думе не словом берут, а чуйством. Ощущением, по-нашему. Ты закрой глаза... – Он надавил Медведеву на веки. – Теперь – застынь, як камень! – Медведев даже дышать перестал. – Да не трясись ты, не на каторгу, чай, идешь! Стращать не стану... Теперь – вдохни, чтоб аж до печенок, собери душу, зажмурься крепше – и!..

– Н-ну-у?! – пропищал Медведев, весь взмокнув.

– Баранки гну, Абрамка! – Бубнов звонко чмокнул его в нос. – Дурачок ты эдакий! Ишь чего – думать захотел! Да люди этому всю жизнь учатся, а он, из полыции, картузника просит – научи, мол, мыслишки из головы тащить, покуда в шашки играем! Слыхал, Клещ? В шашки!

– Ах ты черт лысый! – Медведев дернулся, как ошпаренный, разбросав шашки по полу. – Собака! Не буду играть!

– Разорались средь бела дня... – Клещ исподлобья взглянул на них. – Думы думают, целуются иш-шо – чего только не вытворят, лишь бы не работать...

– Сядь, нукальщик! Угомонись. – Бубнов со смехом обнял его за плечи. – Да не брыкайся ты! Я тебе что говорю? Бесполезное это дело – думать. Только в шашках и пригодится. А людям как скажешь, мол, думать не умеете, – сразу в гнев иль слезы! И ты туда же...

– Чего издеваешься-то, душу изводишь? – сердито отозвался Медведев, потирая нос. – Я ведь того... и обидеться могу. С кем играть тогда будешь? Сказал бы сразу – нельзя думать учиться...

– Отчего ж нельзя – можно! Только тут штука одна есть...

– Какая? – насторожился тот. Бубнов заговорщицки подмигнул:

– Дашь в щеку клюнуть – расскажу!

– Пошел к черту! – Медведев покраснел и толкнул его на лежанку. Бубнов схватился за живот, подвывая от хохота, и Медведев швырнул в него шашку. – Скотина ты паршивая, ни стыда ни совести у тебя нет!

– Ха-ха, Клещ, ты слыхал?! Он опять – со-о-овесть!.. Грозный какой, прям Василиска наша, ха-ха-ха!

– Да слыхал я, слыхал, так орете – весь дом слышит, а я тут сижу... Дармоеды: что один за порядком не следит, что другой – на чужом труду наживается... Тьфу!

– Ну-у, поплюйся мне еще! – затряс кулаком Медведев, привстав с нар. Бубнов отер слезы, икая от смеха, и махнул на табуретку.

– Еще партию! До четного счету!

– А полыцай-то наш – свататься пришел!.. К Квашне...

– Молчи, Клещ! – вдруг огрызнулся Бубнов, подобрав шашки. – Шило у тебя, что ли, в заду – пуще Сатина языком чешешь!

– А я что? Я ничего... Я правду говорю.

– Вот и попридержи свою правду! Не нужна она никому. Правда, тоже мне! – Он взглянул на Медведева, устало упавшего на табуретку, прикусил мизинец: – Сыграем, Абрамка?

– Ну... ладно! Но чур без шуток, а не то рожу начищу тебе – ярче пятака засверкает! Целовальщик...

– О чем спор! – Бубнов расправил под локтями клетчатую клеенку, разложил шашки. – Только мне подумать надо. Дума, брат, штука приставучая... – Он сощурил глаз. – Хошь, покажу?

– Ну-у-у!!

@темы: Горький М.: "На дне", фанфикшн

---

[я тиран, не забывайте.]

Автор:  Alchemie
Фандомы / пейринги: «Накануне» — Инсаров / Елена, «Доктор Живаго» — Лара / Комаровский, Юрий / Тоня, «Отцы и дети» — Базаров / Анна, «Идиот» — Настасья / Мышкин / Аглая, «Дворянское гнездо» — Лаврецкий / Лиза
Музыка: Ashram — Maria and the violin's string

@темы: Тургенев И. С.: "Отцы и дети", Достоевский Ф. М.: "Идиот", Тургенев И. С.: "Дворянское гнездо", фанвидео, Пастернак Б. Л.: "Доктор Живаго", Тургенев И. С.: "Накануне"

---

Онегин/Ленский

[captain.883]

Немного слэш

@темы: фанарт, Пушкин А. С.: "Евгений Онегин"

---

[Mangaka]

Князь Андрей:


Наташа Ростова:


Пьер Безухов:

@темы: фанарт, Толстой Л. Н.: "Война и мир"

---

[я тиран, не забывайте.]

Виктор Комаровский / Лара Гишар

Тоня Живаго (урожденная Громеко)

@темы: фанарт, Пастернак Б. Л.: "Доктор Живаго", иллюстрации

---

[я тиран, не забывайте.]

некое подобие стихов.

Лара Гишар

***
Все линии на географической карте
Каждый раз сводятся к одной точке,
Сколько их ни веди.
Каждый раз, - и всегда, - где ни выбери старты,
хоть и поодиночке,
Сходятся все пути.
Чернилами красными писаны,
Чертят свою траекторию,
И каждый раз - с начала.
Независимы от людских принципов,
Волею или неволею,
Сводятся к имени - Лара.

«Елка у Свентицких», POV Комаровский / Лара

Елка у Свентицких

Выстрел - и мимо,
Пистолет выскальзывает
из слабеющих рук.
Взгляды - встречаются. Невыносим
становится сердечный стук.

Обморок - как
Спасение от ответственности и вниманья толпы.
Считай, для тебя это — всего лишь шаг
Вперед; все равно
правду знаем только мы.

Рождество - самое
Время рисковать,
выходить за рамки, ворошить забытое.
Ты всегда была слишком упрямая,
Чтобы понять,
Чем отличаются сердце "преданное"* и "просто разбитое".

В эту игру, Лариса, можно играть вдвоем.
Да только я уже слишком стар... и слишком в тебя влюблен.
____________________________________________
*преданное - в данном контексте не кому-либо, а кем-либо.

POV Лара / Комаровский

***
Встречи в метели - да только украдкой.
Взгляды ловить и шептать: "Безнадежно!.."
Сгорать - вновь и вновь - точно при лихорадке,
Целуя тебя в тусклом свете лампадки...

Я тебя не люблю. Но на сердце - тревожно...

POV Лара / Юрий, 1926 г.

***
Ты сжигал дневник постранично,
Кочергой мешал черные угли
И искры вздымал к потолку.
И так - сто раз на день. Потолок больничный
Твердит, что время прошло. Мне должно быть
уже безразлично,
Но я все равно позабыть тебя не могу.

Ты сжигал дневник постранично.
Часы отбивали полночь.
Ты усмехался, делая вид,
будто тебе безразлично,
будто все еще впереди.
Листы умирали в огне - хаотично.
Так же, как я умираю сейчас изнутри.

Юрий Живаго

***
Вырваются слова -
комьями,
кружится голова,
и глаза закрываю
ладонями.

Черные сгустки -
крови ли? -
стекают на шею узкую.
Как же здесь темно
и как пусто.

Ты пройдешь сей обряд
покаяния,
выстроишь мысли в ряд.
И погибнешь ты с тем осознанием,
и строки твои
сгорят.

POV Лара / Юрий

***
Все ночи -
Для нас,
Пусть горят фонари,
Пусть горят нетерпением
Очи.
Пусть пламя сжигает
Опять изнутри,
Пусть губами коснусь - просто так,
Между прочим.
Пусть нам звезд
И не видно,
И пусть ночь коротка,
Очевиден
Один для нас факт,
Когда вновь от меня
Уйдешь на века,
Раз последний взглянув свысока,
Уходи, но вернись,
Когда позовет
Тебя зов моего маяка.

@темы: Пастернак Б. Л.: "Доктор Живаго", фанфикшн

---

[я тиран, не забывайте.]

Название: Замкнутый круг
Автор:  Alchemie
Пейринг: Комаровский/Лариса Гишар (Антипова)
Фандом: Доктор Живаго
Размер: мини
Рейтинг: PG
Дискламер: Все права — у Бориса Леонидовича
Состояние: закончен

...Когда ты грустишь - мне хочется петь,
И так вот всегда.
Упреком ли словом захочешь задеть -
Так я не горда.
Сползаются тени из дальних углов
К твоей голове,
А я ухожу на запах костров
По мягкой траве...
(с) Fleur

Казалось бы, прошла уже целая вечность со дня ее свадьбы; нет же, отрывной календарь на стене свидетельствует об обратном. Зимой дни становятся короче; для тебя они - словно специально - растягиваются до бесконечности, и уже с нетерпением, каким-то нездоровым безумным нетерпением ожидаешь следующий рассвет - только потому, что с ним начинается день новый, и пусть он окажется таким же бессмысленным, как все предыдущие, от рассвета до сумерек еще остается надежда, теплится где-то там - в глубине души.
Ты потерял ее след уже давно, и это сводит с ума еще больше.
Надо выкинуть, совершенно и навсегда выкинуть ее из головы.
Чем больше ты думаешь об этом, чем чаще повторяешь вслух, вполголоса эти слова, сбивчиво, тяжело, выдыхаешь их в холодный декабрьский воздух, тем страшнее кажется тебе смысл этих слов. Или и вовсе исчезает.
Вероятно, сначала это всегда страшно.
Надо привыкнуть.
Надо привыкнуть и выкинуть ее из головы.
Так твердит разум.
Иногда это удается.
Иногда ты даже начинаешь верить, что у тебя получится, что осталось еще совсем немного - и ты привыкнешь окончательно к тому, что ее больше нет в твоей жизни. Это действует, пока ты не позволишь разуму хоть на немного уменьшить самоконтроль. Тогда все скопившееся за это время прорывает плотину, и ты снова скорчишься на диване, сжав зубы до боли - до ноющей боли в челюсти, такой же ноющей, как и в сердце, но в тысячу раз меньше. Джек будет скулить и рычать, он никогда не любил ее, рвал чулки, он-то все понимал, - собаки всегда все понимают, - безусловно, он ревновал хозяина к этой гимназистке.
Шантажом ты пытался удержать ее рядом, подчинить себе, доказать собственную власть над ней. И что же? Разве когда-нибудь она была по-настоящему тебе подвластна? Эта девчонка никогда не станет принадлежать кому-то, сейчас ты это прекрасно понимаешь, но тогда проверять ее на прочность доставляло тебе удовольствие, не так ли?
А заодно - и себя.
Ведь на самом деле это она имела власть над тобой. Ты бы сделал что угодно ради нее... ты отказался от нее. Ради чего? Ради ее свадьбы с Пашей Антиповым? Глупости. Еще одна глупая выходка глупой гордой гимназистки - ничего больше.
Конец декабря.
Опять.
Какого числа это было? Двадцать седьмого?.. Даты путаются в твоей голове, но есть ли смысл в каких-то цифрах, когда ты до мельчайших подробностей помнишь события той ночи у Свентицких?
Она сходит с ума на одну ночь, а ты и радуешься, наконец-то в ее образе ты увидел недостатки, пороки, делающие человека человеком. Она - всего на одну короткую ночь, а ты - уже целую вечность.
Не один раз - еще до этого - ты валялся у нее в ногах, вымаливал прощение, шептал нечто бессвязное и бессмысленное, комкал в ладонях ткань платья, выгнув спину и не смея поднять глаз на нее. Разумеется, ты догадывался, какое отвращение должен вызывать у ней в такие минуты. Но ты сумасшедший. К сумасшедшим следует относиться снисходительно. Тем более, когда в твоем сумасшествии виновата она сама.
Людям следует запретить быть настолько чистыми, настолько прекрасными, настолько влекущими к себе.
Однажды ты ей это сказал, нет, прошипел сквозь зубы. Она усмехается, но ничего не отвечает. И все-таки, она поддается всем увещеваниям, всем мольбам, слезам.
Ты прижимаешь ее к себе, точно в последний раз, касаешься губами скулы, - нет, не целуя, - а она все так же молчит, только напрягаются под тонкой бледной кожей мышцы лица; только немного поворачивает голову вбок и отводит глаза.
Если бы только можно было остаться так навечно; но ее следует отпустить, ты отпускаешь, ты знаешь, что она вернется, ты знаешь, что это - замкнутый круг, ты сам постоянно ей об этом напоминаешь. Пока она продолжала кружить по твоей траектории, ничего не случится, ничего не грозит, но так кажется, но она непредсказуема, но в ее жизни однажды появится человек, которому удастся разорвать этот круг. Неважно, кто это будет, просто он появится, а она воспользуется этим и исчезнет с ним, а ты не сможешь больше отыскать их. Все следы занесет снегом, Джек вцепится - до самой кости - в ногу, не отпуская к ней.
Паша.
Так и случается.
Если бы можно было повернуть время вспять. Если бы только...
Ты бы не отпустил. Ты бы сделал все, что в твоих силах; ведь, если ей удалось упорхнуть в этот раз, значит, ты приложил недостаточно усилий, значит...
Ты сжимаешь ручку кресла; так больше не может, так больше не должно продолжаться
Лара.

@темы: Пастернак Б. Л.: "Доктор Живаго", фанфикшн

---

[alley_skywalker]

Надеюсь модераторы соо не будут против небольшой рекламы.

Для тех, кто не следит за ФБ. У фандома Русской классики есть команда. Мы пишем, рисуем, делаем клипы и т.д. У нас есть и слэш и фем и джен. У нас есть работы по ЕО, ВиМ, ПиП, Тимуру и его команде… У нас много разного и нам будет очень приятно если вы будете нас читать/смотреть и поддерживать!

Наши работы лежат тут.

@темы: прочее