Аркадий Кирсанов – пожилой помещик, примерный семьянин, но ему есть о чём вспомнить…
Название: «За упокой души»
Автор: Fake_Innocence
Рейтинг: NC-17
Жанр: PWP, POV Аркадия
Пейринг: Евгений Базаров/Аркадий Кирсанов
Саммари: Аркадий Кирсанов – пожилой помещик, примерный семьянин, но ему есть о чём вспомнить…
Дисклеймер: Тургенев имеет всех, за что честь ему и хвала
Я – лишь извращённый скромный почитатель его творчества…
Написано 23.10.2006
Настоятельно прошу не размещать без разрешения – я регулярно прочёсываю интернеты на предмет воровства. Все вопросы о размещении – в отзывы или на мыло.
Разрешение на размещение получено.
читать дальшеOh, Glass Of Red Deep Wine
I'll Pour It All For You My God
I'll Choose My Road For You
I'll Make My Bed For Two
Charon, “Sin”
С первой нашей встречи я убедился в том, что его ждёт великая будущность. Я был одержим им, я любил всё, что было в нём: и хорошее, и плохое. Он был презрителен, за это я боготворил его; он был неряшлив, я обожал его и за это. Всё в нём казалось мне достойным восхищения, подражания, было исполнено внутренней силы. Я был уверен – что бы он ни делал, это будет правильным. О, как же я был ослеплён им тогда!
Те годы, что я знал его, были самыми незабываемыми в моей жизни; он тогда был для меня всем. Возможно, вы подумаете, что сейчас я смеюсь над своей юношеской глупостью, своим первым страстным увлечением. Подумаете и ошибётесь. Я не жалею о том, что любил этого человека. Такие, как Евгений, не живут долго; они исчерпывают себя за считанные годы, молодость истощает их, внутренний пламень сжигает дотла.
Вы, наверное, решите, что я остепенился и хорошо устроился в жизни, стал примерным семьянином и обрёл своё счастье? Нет, я всегда хотел прожить жизнь так, как это сделал Евгений, и всё время презирал себя за то, что у меня не достаёт для этого ни храбрости, ни душевных сил. Я не был способен к короткой страстной любви и достойному расставанию. Я всегда мечтал что-то создавать, вынужден был идти за теми, кто не ограничивался одними мечтами. Евгений был из таких.
Моя симпатия к нему возникла с первого взгляда: я увидел своего будущего друга на одном из вечеров в доме нашего общего знакомого. О нигилистах я тогда ещё ничего не знал, поэтому речи Базарова вызвали во мне живой интерес. Я тогда был поверхностным и интересовался всем понемногу. Евгений окружён был безусыми юнцами, такими же, как я, и они слушали его будто учителя, будто пророка. Молодой человек был вдохновлён, говорил с верой в собственные слова, с чувством, и я понял сразу, что окажись он сейчас один, его воодушевление не исчезло бы – Евгений так же продолжил бы излагать свои идеи и голым стенам. Но по выражению его лица, отчасти раздражённому, отчасти скучающему, я понял, что Базаров догадывается о том, что на следующий день эти юноши будут в точности так же смотреть в рот кому-то другому. Однако он считал необходимым разъяснить всем и вся, кто такие нигилисты – вдруг среди любопытствующих попадутся те, кто загорится идеей разрушения старых устоев?
Сейчас я думаю, что нигилизм – это зло, потому что цель человеческого существования в созидании, а нигилисты не загадывали ничего строить на развалинах той человеческой веры в вечное, которую они хотели изжить. Я не сторонник нигилизма, но я слишком слаб, чтобы, если сейчас Евгений вдруг воскреснет, не последовать за ним вновь. Раньше меня ослепляло его сияние; рассеянный же отсвет режет глаза до сих пор.
Я всегда мнил Базарова умнейшим и достойнейшим человеком, я готов был на него молиться; сам же Евгений ощущал только скуку да злость на своё человеческое ничтожество.
Оставался ли он сам нигилистом? Тогда, когда он был готов задушить меня в тени стога сена? За несколько месяцев до смерти? Нет, это был уже другой Базаров, и я не знаю, была ли то любовь, что изменила его, или же то был крах его веры в правильность своих убеждений. Я тешил себя надеждой, что, возможно, это всё из-за меня, вспоминая тот единственный раз, когда мы с Евгением были близки.
Это было ещё в Петербурге – так давно, что я уже почти не помню подробностей… Потом я пригласил Базарова к себе в Марьино только ради возможного продолжения отношений. Моё воображение рисовало мне залитые солнцем сплетшиеся тела на сеновале, и я вдохновлялся этим, и это сводило меня с ума. Но Евгений вёл себя так, словно между нами никогда ничего и не было. Я зажмуривался, отчаянно вспоминая его сильную, грубую ладонь, которая могла ласкать так нежно. Пусть в Базарове было больше простоты, чем чувственности, с Катей мне так хорошо никогда не было, хотя она была и изысканна, и ласкова. Я никогда не любил её так сильно, как Евгения, и сейчас я всё бы отдал за мимолётное прикосновение его жёстких тонких губ.
Я мог отдаться ему, забыв обо всём; я мог презреть честь, забыть про правила приличия и мнение общества. Я мог простить ему всё, даже прямое оскорбление самых дорогих мне людей. И я не могу понять, почему, будучи уже пожилым человеком, я не только не пытаюсь забыть об этом, как о чём-то постыдном, но и всё чаще вспоминаю наш с ним один-единственный раз. Я начинаю забывать, сколько у меня во владении душ, но то, как и где Евгений меня касался, я до сих пор могу совершенно чётко воссоздать в памяти – я помню это лучше, чем то, что произошло вчера. Мне уже тяжело исполнять супружеский долг, но стоит вспомнить сильное, чуть блестящее от пота тело Евгения, соприкасающееся с моим собственным, представить, будто бы он снова склоняет меня к близости, и я вновь ощущаю былые силы.
...В тот вечер он попросил меня задержаться у него в гостях якобы для того, чтобы помочь с биологическим опытом. Было лето, и в комнатах небогатого дома духота стояла даже при распахнутых настежь окнах. Я по привычке уселся в кресло, когда пришёл, закинул ногу на ногу и ослабил сжимающий горло ворот рубашки; Евгений вошёл в комнату в тот самый момент, когда прохладной рукой я провёл по обнажённой шее и ключицам, стирая пот. Он сел напротив и долго смотрел на меня, и я смущался под его бесстыдным, проникающим не только под одежду, но и в душу взглядом. Потом Евгений позвал меня на верхний этаж и пропустил к лестнице первым. Я хорошо помню эту пыльную лестницу с оббитыми, истресканными ступенями; пару раз я спотыкался и чуть не падал, и каждый раз Базаров поддерживал меня под локоть. Мы зашли в комнату с голыми стенами и облупившимся потолком – серую, сырую и убогую. Если бы в углу не стояла большая кровать с резными ножками, я решил бы, что здесь живёт нищий. Распахнутые окна прикрыты были полупрозрачными белыми занавесками, слегка колышущимися на ветру, и их движение было единственным, что оживляло эту мрачную спальню.
Я оглянулся на Евгения, взлохмаченного и тяжело дышащего; глаза его были совершенно безумны, а щёки – смертельно бледны. Он явно был не в себе, я видел это, но отчего-то не попытался его остановить. Он не целовал меня, нет, а только дико, неистово сдирал с меня одежду, разбрасывая по полу оторванные пуговицы и клочья ткани; и я даже ни на секунду не задумался о том, в чём завтра пойду домой. Мне и в голову не пришло, что Евгения можно и нужно остановить. Базарова обуяла неконтролируемая страсть, а вместе с ним и меня. Я рождён был для этой минуты – именно так мне тогда казалось.
«Аркадий, ляг!» – приказал он; голос его был хриплым и дрожащим. Мне на мгновение стало страшно, но я послушался, опустившись на постель и расставив ноги. Мои руки, сцепленные с его руками, казались так белы и слабы в тисках его красных, огрубевших от работы ладоней... В тот момент я, наверное, был так же лохмат, как и Базаров, но щёки мои залиты были нездоровым румянцем, в то время как он был бледен.
Во мне боролись тогда два желания: сопротивляться, напомнить Евгению о приличии и грехе – но что значили для него приличия и Божьи заповеди?.. он презирал их – то был голос разума. Другая часть меня стремилась прижать Евгения к себе, обвить ногами его бёдра, принять его в своё тело, слиться в едином ритме. Я был возбуждён, и мысль о том, что Евгений смотрит на меня с таким вожделением, делала меня намного смелее и увереннее в себе. Это было стремление тела, зов плоти. И тело моё в той схватке победило.
Я не сразу понял, что Евгений всё ещё одет, тогда как я абсолютно обнажён. Его желание близости со мною было заметно, несмотря на просторные летние брюки, – но он совершенно не торопился раздеваться. Он наклонился надо мной и провёл языком вдоль по моему члену, потом ещё и ещё, а потом взял его в рот. Я не смог сдержать стон; о подобных отношениях с мужчиной я ранее и не помышлял, и если с самого первого взгляда между мной и Базаровым возникло, как мне казалось, притяжение душ, то сейчас оно ушло на второй план, оставив единственно важным притяжение тел.
Когда я был близок к высшему наслаждению, Евгений отстранился и обхватил мой член пальцами, а я, исступлённо дёрнувшись, излил своё семя на живот и горячую и влажную от слюны ладонь моего любовника. Я тяжело дышал, меня била нервная дрожь, хотелось отвести взгляд, вдруг устыдившись, но всё только начиналось. Базаров жестом приказал мне приподнять ногу, и его пальцы, измазанные в моей собственной сперме, вторглись в мой задний проход. Это были странные ощущения, я никогда не испытывал такого раньше. Я испытывал блаженство скорее не от движения пальцев во мне, а только лишь оттого, что эти пальцы принадлежат Базарову. И я снова был возбуждён.
Я не помню, сколь больно мне было, когда Евгений заменил свои пальцы членом. Я чувствовал тогда только всеобъемлющий восторг оттого, что это ОН во МНЕ, и ничего кроме этого не имело значения. Казалось, мои ликующие тело и душа разъединились и жили каждое своей жизнью.
Я кончил первым, Евгений – несколько позже. На какое-то время воцарилась мёртвая тишина, а потом Базаров встал, натянул приспущенные брюки, снял увлажнившуюся от пота рубашку и тихо прилёг рядом. Я положил голову ему на грудь. Перед моими глазами колыхалась с частотой его фрикций белая занавеска…
***
Я не знаю, чем привлёк Базарова, и что заставило его взглянуть на меня по-особенному. Он купался во внимании; кем был для него восхищённый мальчишка Аркадий? Никем, конечно, я был никем.
Я никогда не считал себя особенным юношей, не отличался ни ослепительной красотой, ни превосходными манерами, ни широтой взглядов, ни богатством познаний. Я был таким же, как большинство, с одной только разницей: я стремился не к модным идеалам, но к новым, интересным людям. Когда мы лежали с Евгением, потные и довольные, на его застеленной грубым полотном кровати, и у него, утомлённого и удовлетворённого, слипались глаза, я задал ему самый откровенный в своей жизни вопрос: «Почему ты выбрал меня?»
«Это награда за твою искренность…» – ответил он заплетающимся языком и заснул. Я прижимался к его мерно вздымающейся груди, изучая загорелую его кожу и вдыхая её терпкий аромат. Наконец, убаюканный стуком его сильного, страстного сердца, заснул и я, а наутро Евгения уже не было в постели: он работал. Мой любовник не спустился и к завтраку, а потому я, поплотнее закутавшись в старый плащ Базарова, дабы скрыть то, что моя одежда сильно порвана, ушёл, поняв, что он не желает меня видеть.
После того случая мы с Евгением долго не виделись; однако я начал замечать, что имею перед ним, по сравнению с остальными, некоторые привилегии. Базаров разговаривал со мной чаще, чем с другими; я стал одним из первых, кому он высказывал свои идеи; я был, наверное, единственным, с кем Евгений в то время любил беседовать наедине. Более всего ему нравилось рассуждать о том, каким было бы нигилистическое общество, да и возможно ли было создать его в нашей стране. Я всё порывался спросить у Евгения как бы между делом, был ли он раньше с мужчинами, или я стал первым, но всё откладывал, полагая, что всё равно не получу ответа. Он не любил пустых досужих разговоров, приравнивая их к бабьим сплетням.
Базаров был для меня живым воплощением силы и твёрдости; я думаю сейчас, что, возможно, он ещё и постелью хотел привязать меня к себе, чтобы я уж точно не оставил его, чтобы прибежал, как собачонка, по первому требованию. И я прибежал бы. Только он не позвал.
Но Евгений и осторожничал; на людях он старался вести себя со мной холодно, ровно, хотя в уединении позволял себе и жаркие споры, и дружеские объятия, но, к моему глубочайшему сожалению, ничего больше.
Я пригласил его в Марьино в надежде, что в этой поездке он будет весь мой. Не сложилось. Я всё виню себя в смерти Евгения: не будь меня с ним тогда, он, возможно, никогда не встретил бы Одинцову, не полюбил бы её. Она была из тех женщин, которые убивают одним фактом своего существования. Хищница, как сказала Катя. Но не только смерть друга на мне, и перед женою своей я тоже виноват: я никогда не любил её так, как любил Евгения. Не смог и не смогу её так полюбить. Потому что женщин так не любят.
Со смертью Базарова из моей жизни ушёл свет, остался только сумрак, который, пусть и не заполняет душу, но и не режет глаз. Я обрёл видимый покой, а на деле – вечную душевную муку.
Если Базаров чувствовал себя ничтожным только по сравнению с самой Вселенной, то я то же самое ощущал рядом с ним. Не мог до конца его понять, не мог быть достойным собеседником, не стал и его постоянным партнёром. Искомое Евгений нашёл в обществе женщины; в её же объятиях он обрёл вечный покой, оставив меня одного в этом мире, один на один с моими неразделёнными любовью и слепым обожанием.
Я был искренен с ним, но он не мог всецело принять мой дар. И сегодня, по прошествии стольких лет, именно за свою искренность я пью, и за упокой твоей души, Евгений...
Название: «За упокой души»
Автор: Fake_Innocence
Рейтинг: NC-17
Жанр: PWP, POV Аркадия
Пейринг: Евгений Базаров/Аркадий Кирсанов
Саммари: Аркадий Кирсанов – пожилой помещик, примерный семьянин, но ему есть о чём вспомнить…
Дисклеймер: Тургенев имеет всех, за что честь ему и хвала
Я – лишь извращённый скромный почитатель его творчества…Написано 23.10.2006
Настоятельно прошу не размещать без разрешения – я регулярно прочёсываю интернеты на предмет воровства. Все вопросы о размещении – в отзывы или на мыло.
Разрешение на размещение получено.
читать дальшеOh, Glass Of Red Deep Wine
I'll Pour It All For You My God
I'll Choose My Road For You
I'll Make My Bed For Two
Charon, “Sin”
С первой нашей встречи я убедился в том, что его ждёт великая будущность. Я был одержим им, я любил всё, что было в нём: и хорошее, и плохое. Он был презрителен, за это я боготворил его; он был неряшлив, я обожал его и за это. Всё в нём казалось мне достойным восхищения, подражания, было исполнено внутренней силы. Я был уверен – что бы он ни делал, это будет правильным. О, как же я был ослеплён им тогда!
Те годы, что я знал его, были самыми незабываемыми в моей жизни; он тогда был для меня всем. Возможно, вы подумаете, что сейчас я смеюсь над своей юношеской глупостью, своим первым страстным увлечением. Подумаете и ошибётесь. Я не жалею о том, что любил этого человека. Такие, как Евгений, не живут долго; они исчерпывают себя за считанные годы, молодость истощает их, внутренний пламень сжигает дотла.
Вы, наверное, решите, что я остепенился и хорошо устроился в жизни, стал примерным семьянином и обрёл своё счастье? Нет, я всегда хотел прожить жизнь так, как это сделал Евгений, и всё время презирал себя за то, что у меня не достаёт для этого ни храбрости, ни душевных сил. Я не был способен к короткой страстной любви и достойному расставанию. Я всегда мечтал что-то создавать, вынужден был идти за теми, кто не ограничивался одними мечтами. Евгений был из таких.
Моя симпатия к нему возникла с первого взгляда: я увидел своего будущего друга на одном из вечеров в доме нашего общего знакомого. О нигилистах я тогда ещё ничего не знал, поэтому речи Базарова вызвали во мне живой интерес. Я тогда был поверхностным и интересовался всем понемногу. Евгений окружён был безусыми юнцами, такими же, как я, и они слушали его будто учителя, будто пророка. Молодой человек был вдохновлён, говорил с верой в собственные слова, с чувством, и я понял сразу, что окажись он сейчас один, его воодушевление не исчезло бы – Евгений так же продолжил бы излагать свои идеи и голым стенам. Но по выражению его лица, отчасти раздражённому, отчасти скучающему, я понял, что Базаров догадывается о том, что на следующий день эти юноши будут в точности так же смотреть в рот кому-то другому. Однако он считал необходимым разъяснить всем и вся, кто такие нигилисты – вдруг среди любопытствующих попадутся те, кто загорится идеей разрушения старых устоев?
Сейчас я думаю, что нигилизм – это зло, потому что цель человеческого существования в созидании, а нигилисты не загадывали ничего строить на развалинах той человеческой веры в вечное, которую они хотели изжить. Я не сторонник нигилизма, но я слишком слаб, чтобы, если сейчас Евгений вдруг воскреснет, не последовать за ним вновь. Раньше меня ослепляло его сияние; рассеянный же отсвет режет глаза до сих пор.
Я всегда мнил Базарова умнейшим и достойнейшим человеком, я готов был на него молиться; сам же Евгений ощущал только скуку да злость на своё человеческое ничтожество.
Оставался ли он сам нигилистом? Тогда, когда он был готов задушить меня в тени стога сена? За несколько месяцев до смерти? Нет, это был уже другой Базаров, и я не знаю, была ли то любовь, что изменила его, или же то был крах его веры в правильность своих убеждений. Я тешил себя надеждой, что, возможно, это всё из-за меня, вспоминая тот единственный раз, когда мы с Евгением были близки.
Это было ещё в Петербурге – так давно, что я уже почти не помню подробностей… Потом я пригласил Базарова к себе в Марьино только ради возможного продолжения отношений. Моё воображение рисовало мне залитые солнцем сплетшиеся тела на сеновале, и я вдохновлялся этим, и это сводило меня с ума. Но Евгений вёл себя так, словно между нами никогда ничего и не было. Я зажмуривался, отчаянно вспоминая его сильную, грубую ладонь, которая могла ласкать так нежно. Пусть в Базарове было больше простоты, чем чувственности, с Катей мне так хорошо никогда не было, хотя она была и изысканна, и ласкова. Я никогда не любил её так сильно, как Евгения, и сейчас я всё бы отдал за мимолётное прикосновение его жёстких тонких губ.
Я мог отдаться ему, забыв обо всём; я мог презреть честь, забыть про правила приличия и мнение общества. Я мог простить ему всё, даже прямое оскорбление самых дорогих мне людей. И я не могу понять, почему, будучи уже пожилым человеком, я не только не пытаюсь забыть об этом, как о чём-то постыдном, но и всё чаще вспоминаю наш с ним один-единственный раз. Я начинаю забывать, сколько у меня во владении душ, но то, как и где Евгений меня касался, я до сих пор могу совершенно чётко воссоздать в памяти – я помню это лучше, чем то, что произошло вчера. Мне уже тяжело исполнять супружеский долг, но стоит вспомнить сильное, чуть блестящее от пота тело Евгения, соприкасающееся с моим собственным, представить, будто бы он снова склоняет меня к близости, и я вновь ощущаю былые силы.
...В тот вечер он попросил меня задержаться у него в гостях якобы для того, чтобы помочь с биологическим опытом. Было лето, и в комнатах небогатого дома духота стояла даже при распахнутых настежь окнах. Я по привычке уселся в кресло, когда пришёл, закинул ногу на ногу и ослабил сжимающий горло ворот рубашки; Евгений вошёл в комнату в тот самый момент, когда прохладной рукой я провёл по обнажённой шее и ключицам, стирая пот. Он сел напротив и долго смотрел на меня, и я смущался под его бесстыдным, проникающим не только под одежду, но и в душу взглядом. Потом Евгений позвал меня на верхний этаж и пропустил к лестнице первым. Я хорошо помню эту пыльную лестницу с оббитыми, истресканными ступенями; пару раз я спотыкался и чуть не падал, и каждый раз Базаров поддерживал меня под локоть. Мы зашли в комнату с голыми стенами и облупившимся потолком – серую, сырую и убогую. Если бы в углу не стояла большая кровать с резными ножками, я решил бы, что здесь живёт нищий. Распахнутые окна прикрыты были полупрозрачными белыми занавесками, слегка колышущимися на ветру, и их движение было единственным, что оживляло эту мрачную спальню.
Я оглянулся на Евгения, взлохмаченного и тяжело дышащего; глаза его были совершенно безумны, а щёки – смертельно бледны. Он явно был не в себе, я видел это, но отчего-то не попытался его остановить. Он не целовал меня, нет, а только дико, неистово сдирал с меня одежду, разбрасывая по полу оторванные пуговицы и клочья ткани; и я даже ни на секунду не задумался о том, в чём завтра пойду домой. Мне и в голову не пришло, что Евгения можно и нужно остановить. Базарова обуяла неконтролируемая страсть, а вместе с ним и меня. Я рождён был для этой минуты – именно так мне тогда казалось.
«Аркадий, ляг!» – приказал он; голос его был хриплым и дрожащим. Мне на мгновение стало страшно, но я послушался, опустившись на постель и расставив ноги. Мои руки, сцепленные с его руками, казались так белы и слабы в тисках его красных, огрубевших от работы ладоней... В тот момент я, наверное, был так же лохмат, как и Базаров, но щёки мои залиты были нездоровым румянцем, в то время как он был бледен.
Во мне боролись тогда два желания: сопротивляться, напомнить Евгению о приличии и грехе – но что значили для него приличия и Божьи заповеди?.. он презирал их – то был голос разума. Другая часть меня стремилась прижать Евгения к себе, обвить ногами его бёдра, принять его в своё тело, слиться в едином ритме. Я был возбуждён, и мысль о том, что Евгений смотрит на меня с таким вожделением, делала меня намного смелее и увереннее в себе. Это было стремление тела, зов плоти. И тело моё в той схватке победило.
Я не сразу понял, что Евгений всё ещё одет, тогда как я абсолютно обнажён. Его желание близости со мною было заметно, несмотря на просторные летние брюки, – но он совершенно не торопился раздеваться. Он наклонился надо мной и провёл языком вдоль по моему члену, потом ещё и ещё, а потом взял его в рот. Я не смог сдержать стон; о подобных отношениях с мужчиной я ранее и не помышлял, и если с самого первого взгляда между мной и Базаровым возникло, как мне казалось, притяжение душ, то сейчас оно ушло на второй план, оставив единственно важным притяжение тел.
Когда я был близок к высшему наслаждению, Евгений отстранился и обхватил мой член пальцами, а я, исступлённо дёрнувшись, излил своё семя на живот и горячую и влажную от слюны ладонь моего любовника. Я тяжело дышал, меня била нервная дрожь, хотелось отвести взгляд, вдруг устыдившись, но всё только начиналось. Базаров жестом приказал мне приподнять ногу, и его пальцы, измазанные в моей собственной сперме, вторглись в мой задний проход. Это были странные ощущения, я никогда не испытывал такого раньше. Я испытывал блаженство скорее не от движения пальцев во мне, а только лишь оттого, что эти пальцы принадлежат Базарову. И я снова был возбуждён.
Я не помню, сколь больно мне было, когда Евгений заменил свои пальцы членом. Я чувствовал тогда только всеобъемлющий восторг оттого, что это ОН во МНЕ, и ничего кроме этого не имело значения. Казалось, мои ликующие тело и душа разъединились и жили каждое своей жизнью.
Я кончил первым, Евгений – несколько позже. На какое-то время воцарилась мёртвая тишина, а потом Базаров встал, натянул приспущенные брюки, снял увлажнившуюся от пота рубашку и тихо прилёг рядом. Я положил голову ему на грудь. Перед моими глазами колыхалась с частотой его фрикций белая занавеска…
***
Я не знаю, чем привлёк Базарова, и что заставило его взглянуть на меня по-особенному. Он купался во внимании; кем был для него восхищённый мальчишка Аркадий? Никем, конечно, я был никем.
Я никогда не считал себя особенным юношей, не отличался ни ослепительной красотой, ни превосходными манерами, ни широтой взглядов, ни богатством познаний. Я был таким же, как большинство, с одной только разницей: я стремился не к модным идеалам, но к новым, интересным людям. Когда мы лежали с Евгением, потные и довольные, на его застеленной грубым полотном кровати, и у него, утомлённого и удовлетворённого, слипались глаза, я задал ему самый откровенный в своей жизни вопрос: «Почему ты выбрал меня?»
«Это награда за твою искренность…» – ответил он заплетающимся языком и заснул. Я прижимался к его мерно вздымающейся груди, изучая загорелую его кожу и вдыхая её терпкий аромат. Наконец, убаюканный стуком его сильного, страстного сердца, заснул и я, а наутро Евгения уже не было в постели: он работал. Мой любовник не спустился и к завтраку, а потому я, поплотнее закутавшись в старый плащ Базарова, дабы скрыть то, что моя одежда сильно порвана, ушёл, поняв, что он не желает меня видеть.
После того случая мы с Евгением долго не виделись; однако я начал замечать, что имею перед ним, по сравнению с остальными, некоторые привилегии. Базаров разговаривал со мной чаще, чем с другими; я стал одним из первых, кому он высказывал свои идеи; я был, наверное, единственным, с кем Евгений в то время любил беседовать наедине. Более всего ему нравилось рассуждать о том, каким было бы нигилистическое общество, да и возможно ли было создать его в нашей стране. Я всё порывался спросить у Евгения как бы между делом, был ли он раньше с мужчинами, или я стал первым, но всё откладывал, полагая, что всё равно не получу ответа. Он не любил пустых досужих разговоров, приравнивая их к бабьим сплетням.
Базаров был для меня живым воплощением силы и твёрдости; я думаю сейчас, что, возможно, он ещё и постелью хотел привязать меня к себе, чтобы я уж точно не оставил его, чтобы прибежал, как собачонка, по первому требованию. И я прибежал бы. Только он не позвал.
Но Евгений и осторожничал; на людях он старался вести себя со мной холодно, ровно, хотя в уединении позволял себе и жаркие споры, и дружеские объятия, но, к моему глубочайшему сожалению, ничего больше.
Я пригласил его в Марьино в надежде, что в этой поездке он будет весь мой. Не сложилось. Я всё виню себя в смерти Евгения: не будь меня с ним тогда, он, возможно, никогда не встретил бы Одинцову, не полюбил бы её. Она была из тех женщин, которые убивают одним фактом своего существования. Хищница, как сказала Катя. Но не только смерть друга на мне, и перед женою своей я тоже виноват: я никогда не любил её так, как любил Евгения. Не смог и не смогу её так полюбить. Потому что женщин так не любят.
Со смертью Базарова из моей жизни ушёл свет, остался только сумрак, который, пусть и не заполняет душу, но и не режет глаз. Я обрёл видимый покой, а на деле – вечную душевную муку.
Если Базаров чувствовал себя ничтожным только по сравнению с самой Вселенной, то я то же самое ощущал рядом с ним. Не мог до конца его понять, не мог быть достойным собеседником, не стал и его постоянным партнёром. Искомое Евгений нашёл в обществе женщины; в её же объятиях он обрёл вечный покой, оставив меня одного в этом мире, один на один с моими неразделёнными любовью и слепым обожанием.
Я был искренен с ним, но он не мог всецело принять мой дар. И сегодня, по прошествии стольких лет, именно за свою искренность я пью, и за упокой твоей души, Евгений...
